Демчиков Владимир Севастьянович
Демчиков Владимир Севастьянович - промоутер, книготорговец, издатель, журналист и блогер
АПОЛОГИЯ ФАДЕИЧА
(По поводу присвоения Иркутскому госуниверситету имени Владимира Фадеевича Мейерова)
Когда я поступил на филфак Иркутского госуниверситета имени А.А. Жданова, преподавателю кафедры русского языка и общего языкознания Владимиру Фадеевичу Мейерову было 49 лет, меньше, чем мне сейчас. Но он уже тогда был легендарным Фадеичем, приводившим нас в трепет и появлявшимся в дверях аудитории, как судьба. 14 лет назад его не стало. Откладывать написание его апологии невозможно: еще немного, и наше поколение начнет по одному сваливаться с пенсионного обрыва в прохладные объятия фармацевтики, а там не только писать – и читать уже будет некогда в коротких перебежках между горшком и поликлиникой.
За те 14 лет, которые прошли после его смерти, университет, которому он отдал 43 года, кажется, вспомнил его, только издав какую-то брошюру (брошЮра, парашЮт…). Его имени нет ни в числе «Выпускников Иркутского государственного университета» (есть такая статья в Википедии), ни среди «известных выпускников ИГУ» (в статье об университете в той же Википедии). Нет ни памятной доски на филфаке, ни доски внутри филфака… Нет почти ничего, кроме, кажется, каких-то фотографий на какой-то стене.
И это совершенно правильно, справедливо и хорошо.
На первом курсе филфака он вел у нас, кажется, «Научные основы школьной грамматики». На первом же занятии он объявил нам: «Вы можете без уважительной причины пропустить мои занятия три раза за семестр. Мало ли какие бывают причины: например, встретили человека, мимо которого не можете пройти…» От нас в случае прогула требовалось затем обязательно посетить его консультацию, показать конспект пропущенного занятия и ответить на вопросы по этому пропущенному занятию. И всё.
Как-то мгновенно мы все втянулись в эту его систему. У него на занятиях было боязно (он мог припечатать за глупость), но было хорошо, причем интересны были не только занятия, интересен был он сам. Интересен своим отношением к предмету изложения (он преподавал русскую грамматику и орфографию с таким подъемом, будто сам все это придумал). Своим отношением к нам (безжалостным, но искренним, заинтересованным и все равно «поднимающим» нас в собственных глазах) и своим отношением к себе (он знал себе цену, но никогда не манипулировал этой ценой). Очень быстро стало понятно, что именно к нему мы и пришли учиться в университет, причем не столько русскому языку, а языку вообще, языку как способу существования. И вообще отношению к жизни, отношению к людям, отношению к работе. Хотя и русскому языку тоже, конечно: весь блок основных русских словарей с их различиями, историей и всем прочим – до сих пор у меня в голове, как будто я слушал Фадеича вчера, а не 25 лет назад.
Почти сразу после нашего поступления у Фадеича случилась неприятность: мелкие факультетские начальники попытались не переизбрать его на должность старшего преподавателя. Студенты вступились за любимого преподавателя (и мы, первокурсники, в том числе), писали куда-то письма… Он не был кандидатом наук – и так никогда им и не стал. Хотя еще в начале 70-х даже уходил в трехлетний творческий отпуск для написания диссертации. Злые языки говорили, что все эти три года он, якобы, просто играл в преферанс. Смешные, мелкие люди! Что он играл, и не всегда удачно, было правдой (его пару раз попрекала при мне этим супруга, а он, смеясь, отбрыкивался: «Так я же для того и зарабатывал!»). Но вряд ли это было причиной. А причиной того, что он так и не защитился, была его натура, его личность.
Он не собирался писать работу, чтобы просто формально защититься. Потому что это претило его благородной натуре. Он, сын рабочего, был настоящим аристократом, которому была чужда суета подлаживания под существующие правила. Наверное, таким же аристократом был и его отец. И, наверное, его дядя, однажды мельком увиденный мной старичок с огромным носом, по словам Фадеича, известный силач, всю жизнь проработавший грузчиком. Помню, как, столкнувшись со мной в прихожей, этот старичок, будучи ниже меня на три головы, спокойно посмотрел на меня «сверху вниз» и неспешно удалился.
Так вот о кандидатской. Будучи серьезным филологом, Фадеич, думаю, понимал, что действительно прорывную работу написать не сможет, что научное творчество – это не его конек, а вот дело, в котором он действительно силен – это осмысление сделанного кем-то другим и хорошее изложение, хорошее преподавание. И пересилить себя в угоду правилам ему, как настоящему аристократу и человеку, дорожащему своим внутренним равновесием, было, конечно, невозможно. Тратить себя на вымучивание кандидатской, а затем на суету и возню с защитой того, что ты сам считаешь несерьезным? Увольте, уж лучше без кандидатской.
Кстати, его благородная натура проявилась и в истории с получением научного звания доцента. Должность доцента ИГУ у него была, а вот научного звания доцента, ВАКовского звания, не было. Поскольку кандидатом наук он не был, для получения научного звания доцента ему необходимо было отправиться в какой-то университет и прочесть там публичную лекцию (или несколько лекций, точно не знаю). И уже на основании этой лекции, видимо, по отзывам каких-то остепененных товарищей, ВАК решал вопрос о присвоении звания доцента. Это справедливо считалось делом крайне рискованным: какие-то незнакомые люди должны были оценивать незнакомого немолодого некандидата наук, да еще с нетитульной фамилией… Но Фадеич умел ценить настоящие вызовы жизни – и отправился в Казань. И прочел там эту лекцию, наверняка, блестящую. И стал доцентом.
Он и в частной жизни был человеком уравновешенным, несклонным к стадным формам существования, ценившим в людях способность к индивидуальному жизненному поведению. О моем старом товарище, давненько не появлявшемся у него в гостях, он как-то отозвался с неожиданной теплотой и проницательностью: «Он, насколько я понимаю, становится таким особенным человечком…» И никакого следа обиды (чего, мол, он давно не заходит?)
Иногда бывало, что мы, зайдя в гости, попадали на застолье: жена Эмма Исааковна была фантастическая кулинарка. Фадеич научил меня ценить застолье и даже правильно выпивать за ужином: мы очень быстро опрокидывали с ним три 40-граммовые стопки водки – и только после этого закусывали вкуснейшими соленьями, а потом и к горячему! И в его отношении к еде тоже была видна его великолепная натура и порода: за прекрасным ужином в приятной компании он выглядел абсолютно счастливым человеком и предавался этому с не меньшим увлечением, чем типологизировал графические орфограммы.
Ну и как мог такой человек сделать научную карьеру? Какую память мог сохранить университет, по коридорам которого уже давно стремительно, как стая тараканов, бегает и командует всякая мелкая конъюнктурная шелупонь, о таком преподавателе? «А где его научные степени? Заслуги? Он даже не профессор! Не доктор! Не кавалер!» Ну конечно! Он был просто преподавателем университета, проработавшим в нем 43 года, независимым, уравновешенным и благородным человеком, ни разу не позволившим себе ни одного суетливого душевного движения. Разве что за игрой в карты и за ловлей ускользающего грибочка на тарелке.
И поэтому правильно, что в нынешнем университете нет и следа того, что он там преподавал и выучил всех нас.
Но когда-нибудь это время пройдет, как наваждение. И тогда мы, не сговариваясь, встанем со своих продавленных старческих диванов (а может, и из своих могил) и все равно приползем к стенам университета, чтобы слабеющими руками прибить на его вратах чугунную доску с именем Владимира Фадеевича Мейерова.