Материалы к юбилею Р. И. Смирнова

Ростислав Смирнов

Иду с открытым сердцем к людям...

В 1993 году Ростислав Иванович Смирнов дал обширное радиоинтервью студентам-журналистам университета, в котором подробно рассказал о своей научно-педагогической и творческой деятельности, поделился мыслями о специфике труда вузовского педагога.

 

- ...С университетом у меня связано из моих семидесяти лет более полувека, потому что по окончании 15-й средней школы Иркутска я поступил на филологическое отделение тогдашнего историко-филологического факультета. До этого был в работе факультета десятилетний перерыв, он в 1930 году был передан педагогическому институту, и вот в 1940 году вновь состоялся первый набор, уже, как говорят армейские люди «второго формирования». Тогда поступали одновременно со мной в университет мои коллеги, многие из которых стали видными издательскими работниками, в частности в Иркутске и в Харькове. Прежде всего, своим давним коллегой и другом я хотел бы назвать Василия Прокопьевича Трушкина, профессора, Заслуженного деятеля науки Российской Федерации, члена Союза писателей, с которым мы вместе в далеком 1940 году поступали на филологическое отделение историко-филологического факультета. Вот так закончил я первый курс, сдал последний экзамен числа где-то двадцать четвертого - двадцать пятого июня сорок первого года, когда уже шла война, но тогда еще видимо не шла речь о моем призыве, потому что мне даже было военкоматом разрешено съездить в диалектологическую экспедицию, которую возглавлял тогда доцент, потом профессор, ныне, к сожалению, покойный, один из моих первых учителей Георгий Васильевич Тропин, с именем которого связаны многие страницы нашего факультета. Он был и деканом, и заведующим кафедрой русского языка и общего языкознания, одно время заведующим кафедрой славяноведения, вот один из учителей, к которым я в течение всей жизни испытываю чувство благодарности. Ну а потом только я из экспедиции вернулся, выяснилось, что начался досрочный призыв юношей 1923 года рождения, и я помню, что 30 августа (вероятнее всего, оговорка, речь идет о З0 июля.- С.С.) я вернулся, тридцать первого пошел в университет, чтобы сдать отчет об экспедиции, а уже первое августа и последующие дни у меня были заняты делами военкоматскими, призывными и 5 августа 1941 года я уже ехал в часть, причем вместе со мной было призвано много студентов университета. Это и мои сокурсники Владимир Черняховский и Евгений Беломестнов, их обоих сейчас уже нет с нами... Был вместе со мной и ныне здравствующий профессор, доктор географических наук Анатолий Гаврилович Золотарев, один из ветеранов университета... Начинали мы с ними службу вместе, а потом военные судьбы нас разбросали, довелось мне повоевать только в Забайкалье, до этого мы стояли на границе армией прикрытия, потом принял участие в звании младшего лейтенанта после прохождения экстерном курсов офицерских, участвовал в боях в составе Забайкальского фронта, войск Семнадцатой армии , вернулся сравнительно благополучно, не раненый, не контуженный... Потом, когда война окончилась у нас на Востоке, меня уволили в запас не сразу, я некоторое время работал по направлению политотдела дивизии в редакции дивизионной газеты, принимал участие в составлении боевой истории полка, боевой истории дивизии, в которой служил, и в то же время продолжал хлопотать о своем увольнении в запас офицерского состава.

...И вот наконец 30 марта 1946 года я получил долгожданный приказ и 15 апреля того же года переступил порог университета. Прихожу, встречаюсь с Василием Прокопьевичем Трушкиным, я только восстановлюсь на втором курсе, он уже аспирант (ну его из-за состояния здоровья не призывали), встречаю декана Георгия Васильевича Тропина, очень радостной была встреча, он говорит, ну давай восстанавливайся сразу на втором курсе. Я прихожу в учебную часть, был тогда проректор по учебной работе, доцент (потом он стал ректором, профессором ) химик Петр Федосеевич Бочкарев. Сидит он так в кресле такой добродушный, чуть полноватый. Я докладываю, что такой-то студент вернулся на второй курс. Он говорит, дорогой мой, что с Вами делать, ведь уже конец учебного года, что же так поздно-то приехали? Ну меня этот вопрос немножко рассмешил, я говорю: «Петр Федосеевич, это ж не от меня зависело, когда я приеду, я себе не принадлежал, теперь я себе принадлежу и прямо из эшелона, только, говорю, с мамой повидался и побежал в университет восстанавливаться». Тут подошел Г.В. Тропин, подошли другие ученые, которые меня знали по первому курсу, не только филологи. Дело в том, что я уже на первом курсе дважды выступил с докладами на научно-исследовательской студенческой конференции, где в моем дальнем архиве и сейчас хранится я печатный экземпляр этой программы. Ну и говорят, что Ростислава надо восстанавливать, он справится, толк из него будет. Восстановили. С условием сдать к сентябрю того же 1946 года экстерном за второй курс (по индивидуальному графику, как сейчас называется).

Весеннюю сессию я сдал вместе с той группой, в которую меня зачислили. В том числе там был такой студент, как Марк Гантваргер (сейчас поэт Марк Сергеев), многие наши другие юноши и девушки. И к началу сентября я сдал экзамены за второй курс. За зимнюю сессию сдавал, не слушая семестра, экстерном. Договаривался с преподавателями, которые были заняты на вступительных экзаменах, приходил к ним, иногда был приглашен прямо на дом, помню, что вот так Анне Петровне Селявской, моей старшей коллеге, почти ровеснице и учительнице одновременно сдавал курс древнерусской литературы. К началу сентября все это сдал и был зачислен на третий курс уже.

А там получилось так, что я тогда очень увлекся диалектологией, изучением местных речений, тоже под руководством Г.В. Тропина, и вот на третьем курсе выступил я с докладом, посвященном проблемам истории изучения русских диалектов, русских говоров Восточной Сибири и о роли Иркутского университета в этом изучении. Доклад мой был поставлен на пленарное заседание научно-исследовательской университетской студенческой конференции. Ну, видимо, что-то получилось, неплохо получилось, потому что потом мне было сказано так, что Ученый Совет по материалам конференции рассмотрел вопрос о Вашем докладе и признал, что доклад написан на уровне студенческой дипломной работы, которую надлежит защитить в обычном порядке.

Продолжаю учиться, и тут увлекла меня другая тема, которая меня волновала еще с девятого-десятого классов, это тема, связанная с изучением творчества Александра Блока и русской поэзии начала двадцатого века. И тогда Алексей Федорович Абрамович (был такой очень интересный человек, многогранный, четко методологически мыслящий, всесторонне образованный, член Союза писателей со дня его основания, его первый писательский билет был подписан самим А.М. Горьким). Алексей Федорович тогда заведовал кафедрой русской и всеобщей литературы. Вот он мне и говорит: «Ростислав Иванович, у Вас же дипломная работа написана?» - Я говорю: «Написана...» - «Так зачем Вам терять год еще на пятом курсе?». Я говорю: «Что Вы имеете в виду, Алексей Федорович?» -»А Вы попробуйте-ка сдать одновременно за четвертый и за пятый курсы параллельно!» Я говорю: «Попробую...» Получилось.

Помню такой эпизод: прихожу к Алексею Федоровичу (я ходил к нему параллельно слушать и дооктябрьскую русскую литературу и советскую литературу), прихожу к нему сдавать экзамен по дооктябрьской литературе, он мне дает билет, «продумайте» я ответил (не помню, уж какие были вопросы), он говорит: «Может быть и по советской литературе попробуем проэкзаменоваться?» «Попробуем, Алексей Федорович!» Ладно, помню, первый вопрос был по «Тихому Дону» Шолохова, проблематике романа. Сложный вопрос, он и сейчас сложный, и тогда был сложный. Тоже сдал.

В общем нормально пошла работа, четверок не было в зачетной книжке, ни единой «хорошей» оценки, был диплом с отличием, был лауреатом Сталинской (государственной персональной) стипендии. Время было трудное. Так что приходилось еще независимо от стипендии подрабатывать, причем это я рассматривал не просто как приработок, а как стажировку по своей специальности, то есть читал лекции по линии культпросветработы, а потом по линии городского и областного общества «Знание», брал задания в редакции «Восточно-Сибирской правды», где у меня первая корреспонденция была опубликована еще в декабре 1940 года, когда я был студентом, а во время войны я был нештатным военкором, тоже кое-что сохранилось. Брал задания, шел с этими заданиями и в коллективы, и очерки писал, помню о выпускных экзаменах зарисовку сделал в вечерней школе, сейчас не помню, в какой именно, и проблемные статьи, юбилейные, литературоведческие статьи, и статьи, посвящённые только что вышедшим книгам, сборникам стихотворений, поэм, помню, о Е.А. Долматовском писал, да и о многих других писателях - просто мне это всё было интересно, и чувствую, что всё это было хорошей такой тренировкой, хорошей стажировкой.

Ну а потом, когда окончил университет, был рекомендован в аспирантуру. Тут у меня сложнее получилось. У нас, во-первых, тогда было восемь кандидатских экзаменов плюс обязательная педагогическая практика, причём мне тот же А.Ф. Абрамович дал не четырёхчасовую практику, а посоветовал разработать спецкурс по советской литературе периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет, что я и сделал. До сих пор хранятся записи, многое устарело, конечно, но интересная была работа. А с темой получилось сложнее, потому что особенно в обстановке после постановлений ЦК 1946-1948 годов к Блоку было такое довольно сложное отношение: с одной стороны, да, конечно, он поэт революции, он написал «Двенадцать», но в то же время были декадентские, упадочные мотивы. Сейчас-то и проще, и сложнее о Блоке писать. Ну в общем меня даже некоторые уважаемые мною люди, кстати, не филологи по специальности, но занимавшие определенные посты в университете отговаривали от этой блоковской темы. «Вот защитите по какой-нибудь другой теме, скажем, по сибирской литературе, о ком-нибудь из сибирских писателей, а потом занимайтесь, пожалуйста, своим Блоком...», смотрели на это как некое чудачество мое, упрямство.» Ну, - думаю, - ладно, все-таки буду продолжать работать над Блоком!»

Среди учителей моих был давший мне очень многое и профессор пединститута, он совмещал в университете С.Ф. Баранов, человек широчайшей эрудиции, но, видимо, я со своей блоковской темой (он был в основном специалист по литературе ХIX века), был «не в масть», как говорится. Ну, так или иначе, поддерживал меня.

Вот окончил аспирантуру, в университете вакансий нет, ну и тогда профессор Баранов предложил мне работу в пединституте, сначала на полставки ассистентом, потом на полную ставку старшим преподавателем, потом поручили мне руководство историко-филологическим факультетом, тогда объединенным, был два года или что-то в этом роде деканом факультета и продолжал работать и уже только в 1959 году напечатал свою первую статью по «Двенадцати» Блока в «Ученых записках» педагогического института. И в том же 1959 году В.П. Трушкин, который тогда заведовал кафедрой в университете, предложил мне: «Открылась вакансия, давай переходи в университет». Пединститут мне, конечно, дал очень много как преподавателю, а научный рост, в родном университете, я думаю, будет идти лучше.

И вот, с 1959 года, я работаю в университете. Диссертацию защитил я в 1964 году, звание доцента получил в 1966 году, затем, (пока В.П. Трушкин был в своей докторантуре, писал докторскую), я заведовал кафедрой русской и зарубежной литературы, продолжал и продолжаю и писать, и печататься, сейчас ,правда, печататься меньше стало условий. Но Блок остается Блоком - постоянный интерес моей работы. Тут я с помощью и по предложению Восточно-Сибирского книжного издательства в 1970 году к 90-летию со дня рождения Блока выпустил составленный мною сборник «Александр Блок. Стихотворения и поэмы» в серии «Школьная библиотека», а в 1980 году к столетию со дня рождения Блока вышел небольшой сборник лирики «Всё - музыка и свет» тоже с моей вступительной статьей. Ну и учебные поручения, с этим связанные: и предоктябрьская русская литература, и спецкурсы и спецсеминары по Блоку и русской поэзии начала ХХ века, и с дипломниками работаю, и на научные конференции выпускаю студентов ежегодно.

- Вы преподавали и в пединституте и в университете. Чувствуется ли какая-либо разница между знаниями студентов пединститута и студентов университета?

Я бы сказал так: всегда, еще в дореволюционной русской, российской гимназии выше всего котировались преподаватели - «универсанты», выпускники университетов. Это я знаю совершенно точно, еще и по своим семейным традициям, потому что происхожу из семьи демократической русской, российской интеллигенции, но пединститут, я бы сказал, вот чем силен: там больше непосредственно практической работы в школе уже во время учебы. Даже вот когда я там работал в пединституте было там пятигодичное обучение и я помню, что на пятом курсе студенты целый семестр находились на практике в школе, причем в том числе и в районных школах находились. Приходилось мне как руководителю практики ездить в районы к студентам, бывать у них на уроках, беседовать с методистами , ну и одновременно принимать экзамены у заочников, живущих в районах, одновременно читать и лекции по методике для учителей, одновременно читать и публичные лекции для населения, для самых широких слоев. Вот этим пединститут, пожалуй, сильнее. Причем я бы не сказал чего-либо плохого об уровне преподавания в пединституте, потому что там ученые и профессора и доктора наук, и кандидаты, и доценты. Скажем, Елена Ивановна Шастина, выпускница нашего университета, профессор, заведующая кафедрой, ряд других ученых, ведущих доцентов - языковедов и литературоведов. Ну а что касается уровня студентов пединститута, может, туда больше идут выпускники сельских школ, но тоже и в селе школа школе - рознь. Во всяком случае, когда я в течение примерно восьми лет, с небольшим перерывом (это было в начале 70 - 80-х годов), когда меня приглашали в пединститут в качестве председателя Государственной экзаменационной комиссии на филологическом факультете, я бы сказал, что особой разницы нет.

- Чувствуете ли Вы какие-либо перемены в умах молодежи? Атмосфера перемен благотворно ли влияет на качество студентов или отрицательно?

Тоже сложный вопрос. Однозначно я бы не ответил, потому что всегда, во все времена были студенты, характеризующиеся разным отношением к учебе. Я оптимист по натуре, и у меня впечатления за годы и за десятилетия работы в пединституте и в университете о том, что в основе своей молодежь наша и студенческая молодежь очень высоконравственная. Теперь вот я тоже вспоминаю мудрые слова А.Ф. Абрамовича. Когда у нас в конце сороковых-начале пятидесятых годов возникали какие-то сложности со студентами, которые не очень добросовестно занимались, Алексей Федорович говорил так: «Слава Богу, что у нас в стране нет обязательного высшего образования. Не хочешь, не можешь заниматься, пожалуйста, до свидания, найди себе другой путь, работай там, к чему у тебя душа лежит, где сможешь». Поэтому здесь сам принцип отбора, отбора по призванию, я бы даже сказал здесь работает такой фактор - заинтересованности студентов, хорошее здоровое честолюбие. «Филолог - выпускник Иркутского университета»- это звучит, это я могу сказать как человек, побывавший не единожды в научных и высших учебных заведениях и Москвы, и Ленинграда (нынешнего Санкт-Петербурга) и принимавший участие в Международном (девятом) съезде славистов. Во всяком случае, об Иркутском университете, его научных школах, в частности филологической знают. Я помню, такой эпизод был: я приехал в 1966 году в Москву, просто, во время отпуска (провел там часть отпуска вместе со своей семьей), зашел в Институт мировой литературы имени Горького, просто мне очень захотелось увидеться с Л.И Тимофеевым, который знал мои работы, полемизировали мы с ним и печатно, и устно. И вот захожу я к нему, нашел его в Институте мировой литературы, причем к нему тоже все по-доброму: или вахтер или гардеробщица с такой любовью, такой доброй улыбкой: «Леонид Иванович, здесь он сейчас, здесь, проходите, Вы его застанете...» А мы до этого встретились с ним в 1951 году во время моей аспирантуры и первой командировки. Узнал ведь меня, вспомнил и спрашивает: «Ну как там у вас в университете Трушкин работает?» (А Л.И. Тимофеев был одним из оппонентов по кандидатской диссертации В.П. Трушкина где-то в 1949 или 1950 году). Вот так. Так что знают.

Но были и курьезные случаи. В том же Институте мировой литературы (было это в 1981 году) был я на стажировке. Меня «прикрепили» к одной моей коллеге (не буду называть ее, это неважно), тоже кандидат наук, старший научный сотрудник, что равно доценту. И вот зашел у нас разговор о проблеме романтизма в русской поэзии начала двадцатого века. И вот моя (как ее назвать, «шеф» или «кураторша») говорит мне несколько снисходительно: «Ростислав Иванович, Вам бы не мешало познакомиться с книгой В.В. Виноградова о поэзии Анны Ахматовой, которая вышла в свет в 1925 году. Наверное, Вы с ней незнакомы.» Я называю свою собеседницу по имени-отчеству и говорю: «Знаете, уважаемая коллега, эту книгу В.В. Виноградова я читал еще в 1940-41 учебном году, и эта книга была одной из первых, которую я взял в научной библиотеке нашего университета, демобилизовавшись и вернувшись на второй курс в 1946 году. Конечно, сейчас, на нашем с Вами доцентском уровне еще раз вернуться к этой книге не мешает, но в общем-то я ее знаю».

- Скажите, пожалуйста, когда было интереснее работать - в пятидесятые годы или сейчас?

Всегда интересно! Я немного увлекся разговором о том, как мою скромную персону воспринимали и воспринимают в Москве, Ленинграде, в других городах. А в отношении студентов, в отношении школы иркутских филологов... Вы знаете, я совершенно далек от так называемого комплекса провинциализма, этого не существует. Мне приходилось беседовать с научными работниками и со студентами и в Москве, и в Ленинграде, и в Киеве, и в Перми, моем родном городе. И у меня впечатление такое, что в массе своей студент наш очень хороший. А когда интереснее? Вы знаете, каждая эпоха ставит какие-то новые задачи.

Когда я был в последний раз в командировке в Пушкинском Доме Академии наук (Институте русской литературы в Ленинграде) как раз при мне в 1990 году из спецхрана Библиотеки Академии наук передавали в общий фонд многие книги. Изданные за рубежом. Так что даже для нас, исследователей, многое открывается впервые. Многое стало переиздаваться, публиковаться стали архивные материалы, на которые, даже если их знал, сложно было сослаться. Это опять-таки к чему меня приводит: к совместной творческой работе вместе со студентами - вот вы открываете, и я для себя открываю впервые. Вот, например, о творчестве Андрея Белого, которого в свое время Жданов в 1946 году назвал в числе декадентов, упадочников и т. д. и т. д. Я говорю, что возникает очень интересный вопрос о проблеме подсознания в процессе художественного творчества, о необходимости своеобразного расширения мировоззренческого кругозора исследователей, ряд историко-литературных проблем, теоретико-литературных, совершенно новых. И я сейчас не могу и не собираюсь давать вам истину в последней инстанции, я сам над этим размышляю, сам об этом думаю, давайте думать вместе, спорьте, пожалуйста.

Работали мы долгие годы по учебнику А.Г. Соколова «Русская литература конца ХIХ - начала ХХ века» (предоктябрьский период), и программа Соколова же. Но настолько и учебник, и программа засоциологизированы, что я просто около двух - двух с половиной лет назад почувствовал внутреннюю потребность: составить альтернативную, самостоятельную программу по этому предмету, благо нашему университету такое право предоставлено, он в первой десятке российских университетов, восьмым, по-моему, идет по рейтингу, как теперь говорится. Составил программу, одобрили, утвердили на кафедре, теперь надо ее еще немного подшлифовать, подготовить к печати, и по этой программе я и работаю. Каждый раз по-новому что-то для себя открываю. И не только для студентов. Вот я сейчас веду факультатив по русской поэзии начала ХХ века в своей родной пятнадцатой школе в одиннадцатом классе. Так я и для студентов, и для учащихся, например, заново открываю творчество такого поэта, как Гумилев. Ну я его, признаться, независимо от его литературной и жизненной судьбы, просто как поэта я его воспринимал и еще до сих пор воспринимаю не так, как , скажем, поэзию Блока, Ахматовой, все-таки он более рассудочен. И вдруг я чувствую, что что-то я в нем начал новое для себя открывать на восьмом десятке-то лет жизни... И студентам рассказываю...

- Что бы Вы хотели пожелать студентам?

Пожелать, прежде всего молодости вечной, чтобы она оставалась всегда в умах и сердцах, чтобы всегда идти с открытым сердцем к людям, и чтоб люди к вам тянулись, конечно, юности сердца..., чтобы никогда не чувствовать(как бы ни было трудно, как бы ни было грустно, тяжело, из-за каких-то бытовых обстоятельств, личных обстоятельств), чтобы все равно чувствовать себя молодым душой, сердцем, умом...

...Я помню, несколько лет назад... поэт Сергей Иоффе (он тогда ведал отделом поэзии в альманахе «Сибирь») обратился с просьбой дать подборку стихотворений. Я дал подборку, и вот возник вопрос, как же назвать эту подборку стихотворений. «Из лирики», «Из новых стихотворений», как-то банально, несвежие названия. И вдруг Сергей Айзикович говорит: «Ростислав Иванович, так вот же название подборки, вот в этой строке... И назвал я подборку по совету Сергея Иоффе: «Иду с открытым сердцем к людям...», потому что там одно из ключевых центральных стихотворений именно такое:

 

Я к людям привыкаю быстро -
Лишь только разговор возник, -
И с проводницей, и с министром
Я общий нахожу язык.
Но - слово честное - нимало
Своих заслуг не вижу в том:
Ведь всех знакомств и дружб начало -
В общенье - искреннем, простом.
Так и должно быть. Так и будет.
И этим - счастлив я вполне.
Иду с открытым сердцем к людям,
А люди тянутся ко мне...

 

Так давайте щедро делиться друг с другом юностью сердца и бодростью духа и остротой филологического, профессионального, человеческого ума и всем добрым, светлым, нравственным, что есть в сердце каждого человека.

 

1993