Fais ce que doit, advienne que pourra

Карьера   |   English   |   Разное   |   Интересы   |   Публикации

В.П.Даниленко

Инволюция в языке:

варваризация и вульгаризация

Формулу инволюции в языке составляет переход "единение - разобщение". Было бы глубочайшей ошибкой в одном языке видеть средство единения и разобщения людей друг с другом. Он - лишь одно из таких средств. К другим таким средствам относятся религия, наука, искусство, нравственность и политика. В каждой сфере духовной культуры имеются свои средства человеческого единения и разобщения. На единение людей друг с другом направлена культурная эволюция, на их разобщение, напротив, направлена инволюция в культуре. Объединяет людей, например, наука, тогда как лженаука их разобщает. То же самое можно сказать об искусстве и лжеискусстве; о нравственности и лженравственности, о политике и лжеполитике. Свои вдохновители имеются как у участников культурной эволюции, так и участников культурной инволюции. Однако пальму первенства здесь надо отдать политике. Так, вдохновителями-организаторами грандиозных инволюционных побед в нашей стране последних лет стали постсоветские реформаторы. Результаты этих побед откинули нашу страну назад во всех областях культуры. Нет у нас теперь ни одной сферы культуры, которая не подверглась бы чудовищному разрушению. Подвергается разрушению и наш язык. Более того, он сам превращается в средство разрушения. Это происходит благодаря двум инволюционным процессам, происходящим в нём, - варваризации и вульгаризации. Как та, так и другая являются основными языковыми средствами разобщения людей в нашей стране.

ВАРВАРИЗАЦИЯ

Термин "варваризация" употребляют по преимуществу в двух смыслах. В первом смысле он используется как синоним к слову "одичание", а во втором - для обозначения процесса языковых заимствований. Их называют варваризмами. Заимствуются из других языков главным образом слова. Россия пережила три эпохи варваризации языка - во времена Петра I, после революции 1917 года и после реставрации капитализма в нашей стране. Свидетелями последней из них являемся и мы с вами. Мы живём в эпоху языкового чужебесия. На нашу голову продолжает сыпаться целая бездна варваризмов по преимуществу американского происхождения. Они - весьма эффективное средство разобщения бывших советских людей, поскольку многие из них не знают их значений. Против чрезмерной варваризации нашего языка выступают В.С.Елистратов, Л.П.Крысин, В.В.Колесов и мн. др.

В интервью "Варваризация языка, ее суть и закономерности" профессор МГУ В.С.Елистратов следующим образом поясняет причины появления в языке заимствованных слов: "...основная причина - необходимость в именовании новых вещей и понятий. Кроме того, варваризация, как правило, сопровождает крайне нестабильные периоды в жизни общества. В эти периоды мы имеем дело со своего рода броуновским движением в языке и культуре. Идет интенсивный и неупорядоченный поиск средств выражения. Нестабильность языка отражает нестабильность общества" (1). Дальше он поясняет: "Варваризация - естественный процесс. Но излишняя варваризация опасна, подобно несварению желудка... Самая главная опасность этого периода - нарушение механизмов коммуникации, т.е. общения, взаимопонимания. Например, в эпоху Петра "местные руководители" страшно боялись получить письменное распоряжение от императора. Эти распоряжения писались Петром на чудовищной смеси российских, голланд-ских и прочих слов, которую никто не понимал. "Главы администрации" умоляли доставлять им распоряжения в устной форме или, на худой конец, присылать толмача-комментатора. Если говорить о нашем времени, то некие намеки на нарушение коммуникации случались лишь до середины 90-х (например, никто не понимал выступлений Е.Гайдара и т.д.)" (там же).

Менее благодушно по сравнению с В.С.Елистратовым в отношении варваризации русского языка настроен Л.П.Крысин. В статье "Иноязычие в речи" он пишет: "Читаю газеты: Участники саммита пришли к консенсусу... В бутиках большой выбор одежды прет-а-порте... То и дело мелькает: имидж политика, большой бизнес, истеблишмент, риэлторы, ньюсмейкеры, брокеры, наркокурьеры... Слушаю радио: Вот что рассказал нашему корреспонденту автор нового римейка... В США прошли праймериз, показавшие значительный дисбаланс в рейтинге кандидатов... Диктор телевидения сообщает: Первые транши были переведены в офшорные зоны... Пресс-секретарь премьер-министра информировал собравшихся о перспективах в сфере инвестиционной политики государства┘ Дилеры прогнозируют дальнейшее падение котировок этих акций... Что за напасть? Почему столько иностранных слов почти в каждом предложении, печатном или произнесенном в радио-и телеэфире? Зачем нам имидж, если есть образ, к чему саммит, если можно сказать встреча в верхах? Чем модный нынче в кинематографии римейк лучше обычной переделки? И разве консенсус прочнее согласия? " (2).

Вот как на эти вопросы отвечает Б.Бессонов: "Замечательный наш писатель В.Распутин также считает, что заимствование иностранных слов отнюдь не безобидно. С помощью этих слов скрывается суть вещей. У всех этих инноваций, дилеров, киллеров, электоратов, саммитов, инаугураций, презентаций, менеджеров, маркетингов, трансфертов и пр. и пр. есть смысловые соответствия в русском языке, пусть изредка не в одном слове, пусть в двух, но точных, ёмких, а главное - понятных... Языковая оккупация пришла к нам вместе с оккупацией экономической и культурной (политической)" (3).

Да и Л.С.Крысин это прекрасно понимает. Недаром в упомянутой статье он дальше пишет о том, что причина современной иноязычной оккупации нашей страны кроется в "открытой ориентации на Запад в области экономики, политической структуры государства, в сферах культуры, спорта, торговли, моды, музыки и др.". (2). Дальше он продолжает: " Все эти процессы и тенденции, характерные для русского общества второй половины 80-х - начала 90-х годов, несомненно, послужили важным стимулом, который облегчил активизацию употребления ино-язычной лексики. Это легко проиллюстрировать сменой названий в структурах власти. Верховный совет стал устойчиво - а не только в качестве журналистской перифразы - именоваться парламентом, совет министров - кабинетом министров, его председатель - премьер-министром (или просто премьером), а его заместители - вице-премьерами. В городах появились мэры, вице-мэры, префекты, супрефекты. Советы уступили место администрациям. Главы администраций обзавелись своими пресс-секретарями и пресс-атташе, которые регулярно выступают на пресс-конференциях, рассылают пресс-релизы, организуют брифинги и эксклюзивные интервью своих шефов..." (там же).

Среди причин, лежащих в основе чрезмерной варваризации русского языка, кроме политических, Л.С.Крысин называет и "социально психологические". Он писал: "Среди причин, которые способствуют столь массовому и относительно легкому проникновению иноязычных неологизмов в язык, определенное место занимают социально-психологические. Многие из нас считают иностранное слово более престижным по сравнению с соответствующим словом родного языка: презентация выглядит более привлекательно, чем привычное русское представление, эксклюзивный - лучше, чем исключительный, топ-модели - шикарнее, чем лучшие модели... Хотя, надо сказать, здесь намечается некоторое смысловое размежевание "своего" и "чужого" слов: презентация - это торжественное представление фильма, книги и т.п.; эксклюзивным чаще всего бывает интервью, а сказать о ком-нибудь эксклюзивный тупица или воскликнуть: Какая эксклюзивная говядина! - едва ли возможно. Ощущаемый многими больший социальный престиж иноязычного слова по сравнению с исконным иногда вызывает явление, которое может быть названо повышением в ранге: слово, которое в языке-источнике именует обычный, рядовой объект, в заимствующем языке прилагается к объекту, в том или ином смысле более значительному, более престижному. Например, во французском языке слово boutique значит "лавочка, небольшой магазин", а будучи заимствовано нашими модельерами и коммерсантами, оно приобретает значение "магазин модной одежды". Одежда от Юдашкина продается в бутиках Москвы и Петербурга. Примерно то же происходит с английским словом shop: в русском языке название шоп приложимо не ко всякому магазину, а лишь к такому, который торгует престижными товарами, преимущественно западного производства. Обычный продмаг никто шопом не назовет! Английское hospice (приют, богадельня) превращается в хоспис - дорогостоящую больницу для безнадежных больных с максимумом комфорта, облегчающего процесс умирания. И даже итальянское puttana, оказавшись в русском языке, обозначает не всякую проститутку, как в итальянском, а главным образом валютную" (там же).

Социально-психологические" причины языковой варваризации, как видим, проистекают из социокультурных. В конечном счёте все эти бутики, шопы, хосписы и т.п. заимствования нам принёс демократический капитализм. О том, как к нему относится наш народ, мы знаем, например, по таким ложным, но очень метким этимологиям заимствованных слов, как "дерьмократы" и "прихватизаторы". Ждать же от реальных носителей этих слов здоровой языковой политики в нашей стране не приходится, как не приходится от них ждать и высокой культуры вообще. "Смешно думать, - писал по этому поводу Вячеслав Куприянов в "Литературной газете", - будто новые хозяева, основным жизненным стимулом для которых является вороватое и наглое чувство жадности и зависти, закажут для себя какую-то высокую культуру... Академик Ю.В. Рождественский в своей "Теории риторики" уделил немалое внимание массовым речевым практикам, задающим ныне тон в культуре: "Речевое насилие, создаваемое корпорациями, производящими речь, сейчас столь велико, что уверенность корпораций в том, что они могут сделать с обывателем всё, что угодно, достигает крайних пределов цинизма" (4).

Лучше всего охарактекризовал современную ситуацию с языковой варваризацией в нашей стране смоленский журналист Николай Казаков. Он расценил её как "чужебесие, или интервенцию иностранных слов". Совершенно справедливо он указал на главных проводников этой интервенции - московских журналистов. Он писал: "Это же настоящая, ничем не спровоцированная агрессия чужой лексики, метко окрещенная как языковое чужебесие. Не дай бог так продолжаться и дальше, иначе через 10 - 15 лет от русского языка останутся лишь рожки да ножки, русские перестанут понимать друг друга. Все эти "ток-шоу", "шлягеры", "дайджесты", "трансферты", "секвестры", "оффшоры", "менеджменты", "эксклюзивы" и десятки, сотни других терминов буквально навязываются россиянам взамен наших коренных национальных, вполне благозвучных и достойных слов. И ведь чужие слова в большинстве случаев произносятся не из не-обходимости выразиться точнее, образнее, а просто из куража, стремления как-то показать себя. Если где-то в мире проходит встреча глав государств с участием нашего президента, информация о ней от начала до конца по московскому телевидению и радио многократно озвучивается английским "саммит". Ну, хоть ради речевого разнообразия изредка употребили бы всем понят-ные слова: "встреча", "переговоры", "обмен мнениями"... Какое неуважение к русскому языку, а значит и к России!" (5).

Сергей Георгиевич Кара-Мурза обратил внимание на важнейший источник иллюзорной авторитетности варваризмов. Он писал: " Важный признак этих слов-амеб - их кажущаяся научность. Скажешь "коммуникация" вместо старого слова "общение" или "эмбарго" вместо "блокада" - и твои банальные мысли вроде бы подкрепляются авторитетом науки. В "приличном обществе" человек обязан их использовать. Это заполнение языка словами-амебами было одной из фоpм колонизации собственных наpодов буpжуазным обществом. Отрыв слова (имени) от вещи и скрытого в вещи смысла был важным шагом в разрушении всего упорядоченного Космоса, в котором жил и прочно стоял на ногах человек. Начав говорить "словами без корня", человек стал жить в разделенном мире, и в мире слов ему стало не на что опереться. Создание этих слов стало способом разрушения национальных языков и средством атомизации общества. Недаром наш языковед и собиратель сказок А.Н.Афанасьев подчеркивал значение корня в слове: "Забвение корня в сознании народном отнимает у образовавшихся от него слов их естественную основу, лишает их почвы, а без этого память уже бессильна удержать все обилие слово-значений; вместе с тем связь отдельных представлений, державшаяся на родстве корней, становится недоступной"" (6).

В подтверждение этих слов С.Г.Кара-Мурза приводит такие примеры: "... происходит настойчивое вытеснение слова "избиратели" и замена его на слово "электорат". Когда депутат говорит "мои избиратели", эти слова указывают, что депутат - производное от того коллектива, который его избрал (создал). Выражение "мой электорат" воспринимается как "мой персонал" (мое предприятие). Электорат - общность пассивная и ведомая, она почти "создается" политиком... Специалисты (по замене русских слов заимствованными - В.Д.) много почерпнули из "языковой программы" фашистов. Приступая к "фанатизации масс", фашисты сделали еще один шаг к разрыву связи между словом и вещью. Их программу иногда называют "семантическим терроризмом", который привел к разработке "антиязыка" (там же).

В конце статьи Сергей Георгиевич делает такой печальный прогноз: "Если мы в нашем отступлении потеряем опору родного языка и примем тот язык, что навязывают нам всякие НТВ, то у нас не останется и того пятачка, с которого можно было бы начать наступление. И тогда выморят нас, как тараканов" (6).

ВУЛЬГАРИЗАЦИЯ

Вульгаризация языка связана с тремя её формами - культурно-речевой безграмотностью, молодёжным и уголовно-блатным жаргонами и сквернословием (матерщиной).

Культурно-речевая безграмотность

Постсоветская "свобода слова" обернулась для многих свободой от культурно-речевых норм. Этой свободой пользуются в первую очередь те, кто её дал - реформаторы. Очевидно, они брали пример с отца перестройки, говорившего, как известно, "на'чать" и "углу'бить". Спустя много лет, языковеды догадались составить словарь-справочник "Давайте говорить правильно" специально для нашей политической элиты. 1 сентября, в День знаний, 2002 года этот словарь был роздан депутатам Госдумы и членам Совета Федерации.

Одним из организаторов издания, о котором идёт речь, была Людмила Алексеевна Вербицкая - ректор Санкт-Петербургского университета. Она выдвинула даже такое утопическое предложение: "Наверное, все наши депутаты, работники министерств и ведомств имеют высшее образование. Но этого курса во многих вузах нет до сих пор. Едва ли мы заставим переучиваться тех же думцев, тем более что нормы речи постоянно меняются. Но почему бы не протестировать их на знание современного русского языка? Смотрите, ведь никто не может поехать учиться за рубеж, если не сдаст экзамен по языку (toy full). У нас тоже разработаны тесты, своеобразный русский toy full - только для иностранцев. Почему для идущих во власть не должно быть такого экзамена? Хочешь стать депутатом, госслужащим - пожалуйста, но сначала получи сертификат о том, что ты можешь фонетически и стилистически правильно говорить" (7).

Не помешало бы проводить подобное тестирование и в другой среде - журналистской. Её известные представители демонстрируют нам порой полное пренебрежение к речевой культуре. Так, по поводу одного из них - Евгения Киселёва О.Б.Сиротинина писала: "...явное неуважение к собеседнику, явные повышенная самоуверенность и любование собой, многочисленные речевые огрехи (регулярное нелитературное давеча вместо "недавно" - Глас народа 4.07.2000, нередко на фиг, ни фига не понимают - Глас народа! 1.04.200, промеж - Итоги 24.12.2000, благА - Глас народа 16.07.2000, по новой - Итоги 13.02.2000, произносил не вполне лицеприятные слова - Итоги 4.07.99, 'Эксперты - Итоги, 2.04.2000, порядка семиста - Итоги, 14.05.2000. и т. д.)" (8).

В этой же статье О.Б.Сиротинина обращает внимание на человека, которому "свобода слова" у нас во многом обязана, - на А.И.Солженицына. Она пишет о нём следующее: "...далеко не всегда в его общении присутствует должное уважение к собеседнику, нередко он злоупотребляет в своей публичной и художественной речи необщепринятыми выражениями, далекими от современного русского литературного языка словечками и формами (разворовка, в захлебе спора, мажа колесную ось), в свой "Словарь расширения русского языка" включает никем не используемые и вряд ли целесообразные для всеобщего употребления словечки (деепись - история, зрятина - пустяки, книжчатый - имеющий вид книги, отдар - обратный подарок, холень - неженка, цеж - процеженный раствор, штукарь - искусник, выдумщик и т. д.), что, скорее, свидетельствует о "среднелитературной агрессивности" А. И. Солженицына, его самоуверенности в своих знаниях и праве судить (в том числе и о языковых явлениях)" (там же).

Вот культурно-речевая характеристика О.Б.Сиротининой ещё одного "прораба" демократии в России: "Речь Г.А.Явлинского явно претендует на то, чтобы называться "элитарной" (в узуальном употреблении этого слова), но от элитарного типа речевой культуры Г.А.Явлинского отделяет самовлюбленность, отсутствие даже намеков на критику себя, своего поведения, своей речи. Отсюда и постоянные нарушения ортологических норм (намерe'ния, дo'говор, нa'чала), неуважение к адресату, бесконечное "яканье" (там же).

Примерам низкой культурно-речевой культуры у современных журналистов нет конца. М.Зарва пишет: "Так появляются в эфире: "общение двух президентов важно" (вместо важно); дебитор (вместо дебитор) задолжал к этому времени огромную сумму денег"; "нововведенные (вместо нововведённые) правила..."; "Вчера в "Вечерней Москве" был помещен некролог..." (вместо некролог); "...пригласили старую опытную акушёрку (вместо акушерку); прошло восем (вместо восемь) дней; "Обновленный музэй (вместо музей) открыл двери для посетителей"; "Неожиданный инциНдент (вместо инцидент) вызвал возмущенные комментарии"; "Перевал в Альпах Бреннер..." (вместо Бреннер [рэ,нэ]; "...гoсудаpcтвo Бруней (вместо Бруней [нэ]) и т. д. Грешит речь в эфире и стилистическими несообразностями, нарушением сочетаемости слов, лишающим высказывание логики, элементарного смысла: "...об этом говорят осторожно, т. к. боятся спугнуть немногие наметки (?) которые у них есть"; "...они поставили в эпицентр своих ценностей (?) ангелов". Строка из песни: "Чтоб выплеснуть израненную боль(?)"; О К. И. Шульженко: "Она была женщиной от мозга до костей (?)". А ведь слушатели в значительной своей части продолжают считать речь, звучащую в эфире, эталонной, образцовой, стараются ей следовать. И если у многих представителей старого поколения сохранились в памяти нормы, пропагандировавшиеся в шестидесятых-семидесятых годах лучшими дикторами телевидения и радиовещания, несшими истинную культуру речи в массы, то у молодежи подобных навыков нет: речь, которую они слышат сегодня в эфире, представляется им "самой лучшей", такой, которой нужно учиться, которую следует запоминать, - и это ужасно" (9).

Никто не спорит, что некоторые культурно-речевые нормы русского языка, как и любого другого, трудны для усвоения, но не о них идёт речь. Речь идёт об элементарной культурно-речевой безграмотности, носителями которой являются сплошь и рядом вполне, казалось бы, интеллигентные люди. Она распознаётся по некоторым, как говорил А.А.Реформатский, "лакмусовым бумажкам". Вот что мы прочитаем о них у Ю.А.Бельчикова: "Они - безошибочные свидетельства низкого уровня культуры речи говорящего/пишущего. В наши дни такими "лакмусовыми бумажками" являются, например, "звонит", "свекла", "ложи", "облазит" (кожа от загара); "определимся, "заключим", "блин", "иди ты", "ну ты даёшь", "прикол"; ''прикид", "не под-скажете", "прикольный", "отвалить", "тащусь от тебя" и т. п. Так же как во времена Чехова подобными "лакмусовыми бумажками" были, к примеру, употребление "лакейского" "они" вместо "он", "хочут" вместо "хотят" - вспомните крылатую фразу из чеховской "Свадьбы": "Они хочут свою образованность показать"" (10).

Почему же неправильная речь вредит выполнению языком его основной функции - функции общения? Потому что любое отклонение от нормы ("беспрецеНдентный" вместо "беспрецедентный", "ква'ртал" вместо "кварта'л" и т.д. раздражают слух образованного человека. Они отвлекают его от понимания подобной речи и направляют к соображениям, которые никак не связаны с её содержанием. Они касаются общекультурного уровня носителей такой речи. За такой речью сразу вырисовывается соответственный портрет её автора. Может возникнуть в этом случае, например, такой вопрос к нему: "Как ты можешь понять разницу между социализмом и капитализмом, между демократией и псевдодемократией, если ты даже не научился видеть разницы между словами "догово'р" и "до'говор", "догово'ры" и "договора' "?".

Молодёжный и уголовно-блатной жаргоны

Молодёжный жаргон всё больше и больше выходит за свои пределы и охватывает всё более и более широкие слои нашего населения. Вот что писал о словечке "тащусь" А.Валентинов: "Оно у определенной части молодежи выражает все и - ничего. Смотрю крутой боевик по телеку - тащусь. Гуляю в приятной компании - тащусь. Обнимаю любимую девушку - тащусь. Есть и другое выражение, обозначающее те же самые эмоции: "я в отпаде". Такое же безликое, нисколько не отражающее накал чувств. Одни молодые люди употребляют свои жаргонные словечки, другие - свои. Недаром людям пожилого и среднего возраста трудно понять нынешнюю молодежь: вместо того, чтобы объединять поколения, жаргон их разъединяет" (11).

Но для "тащусь" нужен контекст. Вот такой, например: "В лоджию одного из новых роскошных многоэтажных особняков выходит хозяин, еще не успевший заснуть после позднего возвращения. Недовольно послушав и посозерцав поющего, произносит, обращаясь к вышедшей следом полуодетой девице:

- Ну, кайфово, сингл у этого хиппаря не такой наглый, как Буйнов вчера!.. А то всех бы выдавил. Эта терра вполне гуд, но аборигены! В резервации, как индейцев - американцы!.. Киш мирен тохас, блин!.. И - порядок!..

- Собрать бы герлов хиппаря послушать! - радостно восклицает девица. - Я от него тащусь!.. Гоу, подринкам, да слип!" (13). О высоких материях здесь говорить не приходится! Это уже не грибоедовская "смесь французского с нижегородским" и даже не смесь русского с английским, а смесь бульдога с носорогом.

Криминализация общества ведёт к криминализации речи, к повальному распространению у нас уголовно-блатного жаргона или, так называемой, фени. Майя Ганина в уже процитированной статье упоминает о таком эпизоде, свидетельницей которого она однажды оказалась: "В конторе прорабского участка на станции Бискамжа некий гастролер, заехавший в глубинку, перекантовался подальше от глаз правосудия; выясняя отношения с прорабом, вдруг выхватил, задираясь и пугая, финку и бросился на прораба. Реакция того оказалась мгновенной (сам прораб был с богатым лагерным прошлым, да и гастролер подобный тоже не первый, не последний): он опрокинул конторский стол под ноги нападавшему, сбил его на пол ударом кулака, рявкнул, откачнув стол на прежнее место, открыв ящик:

- Эй! Дыбай, булаты бортаю! Кидай сюда перо, сявка! Трекаешь?

"Сявка" долго себя просить не заставил, финку в ящик стола, где лежало еще несколько таких же изъятых "перок", положил.

- Я ж шутю, гражданин начальник! Я не знал, ты ништяк базаришь! У мене нутро гнилое, а мене мастер на такую упируху ставит... Помоги понт сорвать!..

- У нас тут, бритый шилом, медведь прокурор! Нечего мне варганку крутить! Поплывешь по Тузахсе ногами вперед!" (там же).

Ниже М.Ганина замечает: "Кстати, "феню" изобрели не только для того, чтобы понимали сказанное лишь посвященные, то есть кто "в законе". Ведь каждый из "ботающих по фене" был некогда ребенком, слышал слова обычные, родного языка, дававшие телу, душе привычно-древние сигналы, на которые владелец этой души и тела привычно реагировал. Кто-то неглупый понял: заменить привычные слова иными - значит нарушить сигнализацию: "замочить" - "убить", "жмурик" - "покойник", "дура" - "пистолет", "выписал" - "порезал" и т. д. Не отзывается сердце, ум, тело страхом, состраданием на: "Замочил Егора, он жмурик..." Ну а "Убил подставного парня, мертв..." - согласитесь, если это коснулось вас и впервые - реакция другая. Похвастаться: "Булочке свежего хорька достал!" - иное, нежели: "Изнасиловал девочку..." Так что даллесовские пакетчики не первые додумались исподволь, ненавязчиво подменить Слова - словечками, хохмами, "синглами", дабы сбить традиционные реакции, посеять сомнение, хаос. Это и произошло, продолжает происходить в России" (там же).

По "фене ботают" у нас сейчас сплошь и рядом средства СМИ. Приучают. Чтобы не забывали, в каком государстве мы живём. Декан факультета журналистики Ясен Засурский дал "Литературной газете" интервью, где он, в частности, сетует на язык своих питомцев: "Этот язык не столько привлекает, сколько отталкивает серьезного читателя. Таким образом журналисты привлекают публику малообразованную. Мне кажется - это не лучший путь. Разумней поднять уровень своих читателей с тем, чтобы они улучшили свои представления о речи. Пользовались бы литературной речью, не пуританской, но все ж таки литературной" (13).

Между тем ситуация остаётся такой, как она обрисована К.Поляковой - интервьюером Я.Засурского. Она пишет: "Сейчас в киосках множество разных газет и журналов. На любой вкус: молодежные, семейные, спортивные, развлекательные. В такой пестроте бывает трудно выбрать что-то одно. А так хочется быть в курсе всего. И вот набираю целую кипу. Открываю. Читаю. И сыплется на меня нечто, похожее на содержимое мусорного ведра: кто-то кому-то "отфигачил", что-то где-то "хряпнули", да так, что все "очумели" и "башню сорвало", как после "крупного наезда", а оказалось, это просто "братву колбасит". Без словаря блатного жаргона неподготовленный человек не сразу поймет, о чем идет речь. Что же получается? Если уж журналисты стали писать таким языком, то чего ждать от простых граждан-читателей?" (там же).

Сквернословие (матерщина)

В русском языке, как и в других языках, имеется богатый выбор для цензурной брани. Мы можем оскорблять друг друга как словами, употребляемыми в прямом смысле (подлец, сволочь, мерзавец и т.д.), так и с помощью метафор и метонимий (идиот, кретин, шизофреник и т.п., когда речь идёт о здоровом собеседнике). Скверных, оскорбительных, уничижительных слов, которые возникают в нашем озлобленном сознании благодаря его способности находить сходства (в этом случае мы используем метафоры) или устанавливать те или отношения (в этом случае мы используем метонимию) между людьми и другими явлениями, намного больше, чем анало-гичных слов, употребляемых в прямом смысле. Примерам нет числа. Так, мужчины оскверняют женщин с помощью таких метафор, как "швабра, подстилка, змея (подколодная), обезьяна, свинья, тёлка, корова, собака, сука" и т.д.). Некоторые из этих метафор перепадают и нашему брату, но для него имеются и особые метафоры (заяц, медведь, волк (более внушительный вариант - волчара), козёл и т.п.). Но цензурного сквернословия людям мало. В их распоряжении имеется ещё и нецензурное сквернословие - матерщина.

Матерное слово (мат) есть не что иное, как нецензурное обозначение довольно ограниченного числа органов тела и всего того, что связано с их функционированием. Речь идёт о тех органах тела, которые составляют, как говорил М.М.Бахтин, "телесный низ". У него есть задняя часть и передняя. Матерные обозначения задней части уже давно гуляют по нашему телевидению, а вот до матов, обозначающих органы его передней части, слава богу, пока дело не дошло. Зато в художественных произведениях некоторых самых "раскованных" авторов и они получили права гражданства (у Э.Лимонова, В.Ерофеева, В.Пелевина и др.). Матерная лексика может употребляться как в прямом значении, так и в переносном. Нетрудно, однако, заметить, что чаще она используется в переносном смысле. С чем мы имеем дело - с метафорой или метонимией, когда человека обзывают матом, обозначающим мужской или женский половой орган? С синекдохой, которая является одной из разновидностей метонимии. В этом случае часть обозначает целое.

Каковы источники матерщины? В работе "Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии" Борис Андреевич Успенский связывал происхождение матерной фразеологии с язычеством. "Поскольку те или иные представители нечистой силы генетически восходят к языческим богам, - писал Б.А.Успенский, - можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим молитвам или заговорам, заклинаниям; с наибольшей вероятностью следует видеть в матерщине именно языческое заклинание, заклятие" (14;62). Матерщина, по мнению учёного, использовалась у славян в качестве средства, с помощью которого они устанавливали контакт с языческими демонами. "Способность материться приписывается домовому, кликуше, черту. В полесской легенде происхождение черта связано с тем, что когда Спаситель "тягнул из пекла людей один не стерпел и паруски загнул матам. И Исус Христос его не взял, и он заделался чортом". Замечательным образом матерщине приписывается здесь решающая роль в космогоническом катаклизме. В ряде случаев матерная брань оказывается функционально эквивалентной молитве. Так, для того, чтобы спастись от домового, лешего, черта, предписывается ли-бо прочесть молитву (по крайней мере осенить себя крестным знаменем), либо матерно выругаться - подобно тому, как для противодействия колдовству обращаются либо к священнику, либо к знахарю. Аналогичным образом с помощью матерщины могут лечить лихорадку, которая понимается вообще как демоническое существо, разновидность нечистой силы. Возможны случаи, когда молитва не помогает, а действенной оказывается только ругань (якобы домовой не боится креста и молитвы). Равным образом как молитва, так и матерщина является средст-вом, позволяющим овладеть кладом, охраняемым нечистой силой. Так же магический обряд "опахивания", совершаемый для изгнания из селения эпидемии (= нечистой силы) сопровожда-ется или молитвой, или шумом, криком и брань" (14;62).

Языческие корни матерщины вызывали крайне негативное отношение к ней со стороны христианской церкви. "Матерщина, - читаем у Б.А.Успенского, - широко представлена в ритуалах языческого происхождения - свадебных, аграрных и т.п., - т.е. в обрядах, связанных с плодородием: матерщина является необходимым компонентом обрядов такого рода и носит безусловно ритуальный характер; аналогичную роль играло сквернословие и в античном язычестве. Одновременно матерщина имеет отчетливо выраженный антихристианский характер, что также связано именно с языческим ее происхождением. Соответственно, в древнерусской письменности - в условиях христианско-языческого двоеверия - матерщина рассматривается как черта бесовского поведения" (14;57). При этом Борис Андреевич обращает внимание на такую деталь: "Не менее примечательно и встречающееся в древнерусской учительной литературе мнение, что матерная брань - "то есть жидовское слово". При интерпретации подобных высказываний необ-ходимо иметь в виду, что "жидовское", как "еллинское", может отождествляться с язычеством, и, тем самым славянские языческие боги могут трактоваться как "жидовские" (упоминаются "жидовский еретик Перун" и "Хорс-жидовин". Совершенно аналогично объясняется и ходячее представление о татарском происхождении матерной брани" (14;61).

С матерщиной боролась не только церковь, но и государственная власть. "Матерщина, - пишет Б.А.Успенский, - обличается в указах Алексея Михайловича 1648 г.; в одном из них подчеркивается недопустимость сквернословия в свадебных обрядах: чтобы "на браках песней бесовских не пели, и никаких срамных слов не говорили". Здесь же упоминается и о святочном сквернословии: "а в навечери Рождества Христова и Васильева дня и Богоявления Господня [чтобы] колед и плуг и усеней не кликали, и песней бесовских не пели, матерны и всякою непо-добною лаею не бранилися".Обычай сходиться в святочные и купальские дни "на бесчинный говор и на бесовские песни" осуждается и в постановлениях Стоглавого собора 1551 г., и соответственно - в указах Ивана Грозного в 1552 г., которые также направлены на искоренение реликтов язычества в народном быту" (14;58).

Но матерщина живёт и процветает до сих пор. В чём феномен матерщины? Почему она так живуча? Ответ напрашивается сам собой: она обладает богатейшими эмоционально-экспрессивными возможностями. Опираясь на довольно ограниченное число производящих слов, она использует эти возможности в довольно большом числе производных слов. Словообразовательные гнёзда, в основе которых лежит тот или иной мат, отличаются завидной широтой. Кроме того, матерщина полифункциональна. Смею предположить, что у неё всего четыре основных функции - две внутриязыковых и две внеязыковых.

Первая внутриязыковая функция у матерщины может быть обозначена как словесно-паразитическая (или "смазочная"). Подобно тому, как многие люди не могут обходиться в своей речи без таких слов-паразитов, как "значит, ну, типа, как бы, это самое" и т.п., многие люди в качестве "смазки" для своих ржавеющих мозгов, производящих речь, используют матерщину.

Вторая внутриязыковая функция у матерной лексики может быть названа генерализирующей (от слова "генерализация", что значит "обобщение"). Недостаточный лексический запас многие люди компенсируют использованием матов. Возьмём, например, слово "хреновина". Оно является мягким синонимом к более жёсткому мату, который начинается с того же звука. С помощью этого слова можно обозначить что угодно - любую субстанцию. Генерализационная широта у этого слова, как и у других матов, под стать философской терминологии. Скажем, термин "субстанция" применим к любому предмету, но ведь любой предмет может быть назван и хреновиной. Подобным образом обстоит дело и с другими матами. Слово, которым нецензурно обозначают половой акт, например, тоже в переносном смысле может обозначать самые разные виды деятельности.

Первая внеязыковая функция у матерщины может быть названа социально-объединительной. В далёкие времена эта функция объединяла людей социальных ("подлых") низов, но с некоторых пор она стала, так сказать, надклассовой. Она объединяет людей самых разных классов - не только представителей рабоче-крестьянской массы, но и представителей буржуазии. Захватывает она и чрезвычайно широкие круги нашей интеллигенции. Привлекательность матерной лексики в этой функции состоит в том, что она выступает как средство, позволяющее сблизиться друг с другом самым разным людям. Очевидно, с помощью этой функции подростки внедряются в мир взрослых, а также и в мир своих сверстников. С её помощью они социализируются.

Вторая внеязыковая функция у матерной лексики является противоположностью предшествующей. Если предшествующая объединяет людей, то данная функция, напротив, их разобщает. Её можно назвать социально-разъединительной или бранной. В этой функции она позволяет людям дистанцироваться друг от друга, заявлять о своей независимости от кого-либо. Именно эту функцию имел в виду Владимир Даль в своём словаре. Он определял матерщину как "похабную, непристойно мерзкую брань". На бранную, ругательную функцию матерщины обращает внимание автор статьи "Чёрная брань (слово о русском мате)", которая помещена на сайте http://kulturolog.narod.ru/index.html .Он выносит ей суровый, но справедливый приговор: "Ругань противоестественна. Хотя ее и можно считать своего рода применением языка, причем достаточно распространенным (бранные слова и выражения присутствуют, наверное, во всех языках мира), по своей сути она противоречит всему языку. Брань и язык решают задачи прямо противоположные. Цель языка состоит в объединении людей. Люди говорят между собой, чтобы лучше понять друг друга. Без этого невозможно жить и действовать сообща. У ругани цель иная: ее задача - не сблизить, а наоборот, разобщить людей, провести между ними границу. Бранясь, человек показывает другому, что тот зря претендует на понимание. Он должен держать дистанцию, знать своё место. И место это может оказаться самым ничтожным".

Среди перечисленных функций матерной лексики самой отвратительной является последняя - бранная. Она бросает свет и на другие её функции, которые сами по себе тоже вызывают активное и справедливое осуждение со стороны тонких и воспитанных людей. Их не может не возмущать её лавинное распространение в обществе. Они справедливо воспринимают её как свидетельство нашей культурной деградации. Так, Игорь Краснов возмущается её распространением в интернете. Он пишет: "Жизнь поганая. Нам мало этого, мы ещё пыжимся, изо всех сил пытаемся испоганить и Интернет. Это притом, что сегодня без Интернета немыслимы ни сам прогресс, ни наше повседневное житье-бытье. Одно непонятно. Чего мы добиваемся своей нецензурщиной? Полной деградации общества? Так эта самая деградация общества и без Интернета может наступить! И тогда, конечно, наплевать и на культуру общения, и на Великий Русский Язык, который, ко всему прочему, является первоэлементом великой русской литературы, языком Пушкина и Лермонтова, Достоевского и Есенина. К черту приличия! Мат на мат, по-шлость на пошлость - значит, свой, "компанейский", "парень-рубаха", на такого можно положиться, "с таким можно пойти в разведку"" (15). Совершенно справедливо И.Краснов указывает далее на инволюционную природу матерщины: "Многие просто не задумываются над тем, что нецензурщина - что ни на есть самая настоящая болезнь. Болезнь серьезного характера, которая приводит личность к деградации и животному состоянию. Представьте только: лекции в учеб-ных заведениях на мате, служба в церкви - тоже, о семье, коллегах по работе и друзьях - вообще нечего говорить, без того все ясно... Мы рождены в муках не для того, чтобы сказать друг другу какую-нибудь гадость. Без пошлости тоже можно прожить. Дело в нас самих, в нашем воспитании, в нашей нравственности и силе воли. Нецензурщина нисколько не красит человека. Более того, как правило, под пошлостью скрывается неуравновешенная и слабохарактерная личность, не способная ни на что благое. Жизнь, судьбу творят сильные личности" (там же).

Молодец, Игорь Краснов! А вот сотрудник Института языкознания, профессор Юрий Сорокин иного мнения о матерщине. В своём выступлении в "Огоньке" он поёт ей дифирамбы. Понятно, что при этом он напирает на социально-сближающую функцию матерщины. "Это не смысловые, а эмоциональные знаки, - пишет он о матах. - Они сближают, "сродняют" собеседников, как бы говоря: ты в дружеском кругу, мы беседуем по-свойски, никакого официоза, отдохни душой, брат. О чем это говорит? О том, что в холодной России людям не хватает душевного тепла. И они прорываются друг к другу, разрывая рамки условностей и даже морали. Мат в России есть любовь..." (16). Чего он хочет, этот поборник матерной любви? Возвращения в язычество.

ЛИТЕРАТУРА 

1. Елистратов В.С. Варваризация языка, её суть и закономерности: http://www.gramota.ru/index.html

2.Крысин Л.П. Иноязычие в нашей речи - мода или необходимость: http://www.gramota.ru/index.html

© Valery Vron 2002