Fais ce que doit, advienne que pourra

Карьера   |   English   |   Разное   |   Интересы   |   Публикации

Валерий Петрович Даниленко

Языковая картина мира

в концепции Л.Вайсгербера

Главной вдохновительницей Лео Вайсгербера (1899-1985) была идея идиоэтничности языкового содержания. Этой идее он служил на протяжении всей своей научной жизни. Не о таких ли людях писал М.Ю.Лермонтов в поэме «Мцыри»:

Я знал одной лишь думы власть,

Одну - но пламенную страсть…

Идею этничности языкового содержания Л.Вайсгербер нашел в учении В.Гумбольдта о внутренней форме языка. На его основе он и построил свою теорию языковой картины мира (Weltbild der Sprache).

К разработке понятия языковой картины мира Л.Вайсгербер приступил в начале 30-х годов. В статье Die Zusammenhänge zwischen Muttersprache, Denken und Handeln «Связь между родным языком, мышлением и действием» (1930) мы находим первый подступ к его определению. Он был словоцентричен. «Словарный запас конкретного языка, - писал Л.Вайсгербер. - включает в целом вместе с совокупностью языковых знаков также и совокупность понятийных мыслительных средств, которыми располагает языковое сообщество; и по мере того, как каждый носитель языка изучает этот словарь, все члены языкового сообщества овладевают этими мыслительными средствами; в этом смысле можно сказать, что возможность родного языка состоит в том, что он содержит в своих понятиях определенную картину мира и передает ее всем членам языкового сообщества» (1;250).

Термином «картина мира» Л.Вайсгербер пользовался уже в своей программной монографии «Родной язык и формирование духа» (2), опубликованной в 1929 году, но в ней он еще не относил его к языку как таковому. Он указывал в ней лишь на стимулирующую роль языка по отношению к формированию у человека единой картины мира. Он писал здесь: «Он (язык - В.Д.) позволяет человеку объединить весь опыт в единую картину мира и заставляет его забыть о том, как раньше, до того, как он изучил язык, он воспринимал окружающий мир» (2;51).

В вышеупомянутой статье 1930 г., как мы видели, Л.Вайсгербер уже прямо вписывает картину мира в сам язык, делая ее его фундаментальной принадлежностью. Но в ней картина мира пока еще инкорпорируется лишь в словарный состав языка, а не в язык в целом. В статье Sprache “Язык”, опубликованной в 1931 г., он делает новый шаг в соединении понятия картины мира с языком, а именно - вписывает его в содержательную сторону языка в целом. “В языке конкретного сообщества, - писал он, - живет и воздействует духовное содержание, сокровище знаний, которое по праву называют картиной мира конкретного языка” (1;250).

Особенно важно подчеркнуть, что в 30-е годы Л.Вайсгербер еще не делал чрезмерного акцента на мировоззренческой стороне языковой картины мира, поскольку в это время он еще не оставлял в тени ее объективный источник - внешний мир. Так в работе 1934 года Die Stellung der Sprache im Aufbau Gesamtkultur «Положение языка системе культуры» он указывал: «…главную предметную основу для картины мира конкретного языка создает природа: почва, географические условия, в частности, климат, мир животных и растений…» (1;251).

Со временем Л.Вайсгербер оставит в стороне объективную основу языковой картины мира и начнет подчеркивать ее мировоззренческую, субъективно-национальную, идиоэтническую сторону, проистекающую из факта, что в каждом языке представлена особая точка зрения на мир - та точка зрения, с которой смотрел на него народ, создавший данный язык. Сам же мир будет оставаться в тени этой точки зрения. Начиная с 50-х годов ученый станет высвечивать в языковой картине мира ее «энергейтический» (от «энергейя» В.Гумбольдта) аспект, связанный с воздействием картины мира, заключенной в том или ином языке, на познавательную и практическую деятельность ее носителей, тогда как в 30-е годы он делал упор на «эргоническом» (от «эргон» В.Гумбольдта) аспекте языковой картины мира.

Научная эволюция Л.Вайсгербера в отношении к концепции языковой картины мира шла в направлении от указания на ее объективно-универсальную основу к подчеркиванию ее субъективно-национальной природы. Место мира в его научном сознании все больше и больше занимала точка зрения на мир. Вот почему начиная с 50-х годов он стал все больше и больше делать упор на «энергейтическое» определение языковой картины мира, поскольку воздействие языка на человека, с его точки зрения, в первую очередь проистекает из своеобразия его языковой картины мира, а не из универсальных ее составляющих. В книге Die inhaltbezogenen Grammatik “Грамматика, сориентированная на содержание” (1953) Л.Вайсгербер писал: “В понятие языковой картины мира входит также динамическое (“энергейтическое” - В.Д.), которое В.Гумбольдт видел во внутренней форме языка, воздействие формирующей силы, которая в соответствии с условиями и возможностями человеческого духа помогает бытию (в самом широком смысле) стать в каждом языке осознанным бытием/сознанием со всей исполненной борьбы взаимосвязью между импульсами со стороны "внешнего мира" и вмешательством человеческого духа, в котором следует представлять себе этот процесс как непрерывное духовное преобразование и устроение» (1;256).

Чем в большей тени осталял Л.Вайсгеребер объективный фактор формирования языковой картины мира - внешний мир, тем больше он превращал язык в некоего демиурга, который сам создает мир. Вот почему свою докторскую диссертацию о Л.Вайсгербере назавал «Язык как миросозидание».

Перевернутость отношений между внешним миром и языком мы обнаруживаем у Л.Вайсгербера в решении им вопроса о соотношении научной и языковой картин мира. Он не пошел здесь по пути Эрнста Кассирера (1874-1945), который в своей «Философии символических форм» в решении этого вопроса нашел вполне взвешенную позицию, полагая, что дело ученого (в том числе и философа), кроме всего прочего, состоит в освобождении от уз языка, с помощью которого он осмысливает объект своего исследования, чтобы выйти на него как таковой. При этом язык он ставил на одну доску с религией (мифом). «…философское познание вынуждено прежде всего освободиться от уз языка и мифа, - писал Э.Кассирер, - оно должно оттолкнуть этих свидетелей человеческого несовершенства, прежде, чем оно сможет воспарить в чистый эфир мысли» (1;123).

Э.Кассирер признавал власть языка над научным сознанием. Но он признавал ее лишь на начальном этапе деятельности ученого, направленной на исследование того или иного предмета. Он писал: «…отправной точкой всякого теоретического познания является уже сформированный языком мир: и естествоиспытатель, и историк, и даже философ видит предметы поначалу так, как им их преподносит язык» (1;116). Здесь важно подчеркнуть слово «поначалу» и указать на то, что ученый должен стремиться, по Э.Кассиреру, к преодолению власти языка над его исследовательским сознанием. Поясняя мысль о непреемлемости в науке многих представлений о мире, закрепленных в языке, Э.Кассирер писал: «Научное познание, взращенное на языковых понятиях, не может не стремиться покинуть их, поскольку оно выдвигает требование необходимости и универсальности, которому языки как носители определенных разнообразных мировидений, соответствовать не могу и не должны» (там же).

В решении вопроса о соотношении науки и языка Л.Вайсгербер не пошел по пути Э.Кассирера, хотя в молодые годы он и испытал с его стороны сильное влияние. Позиция Л.Вайсгербера здесь оказалась более близкой к той, которую занимал в решении этого вопроса Бенджамен Ли Уорф (1897-1941), хотя немецкий ученый, как мы увидим, не был здесь так прямолинеен, как американский.

Б.Уорф выводил научную картину мира прямо из языковой, что неминуемо вело его к их отождествлению. Он писал: «Мы расчленяем природу (и мир в целом - В.Д.) в направлении, подсказанном нашим родным языком. Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категори и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном - языковой системой, хранящейся в нашем сознании» (3;174).

Из позиции Б.Уорфа следует, что между научным познанием и обыденным мы должны в конечном счете поставить знак равенства, поскольку языковая картина мира отражает массовое, «народное», обыденное сознание, но именно это сознание американский исследователь и расценивал в качестве сита, через которое мы и должны, с его точки зрения, пропускать наши впечатления от внешнего мира, чтобы их упорядочить.

В решении вопроса о соотношении научной и языковой картин мира Л.Вайсгеребер не доходил до их отождествления, но вместе с тем он не мог и здесь отказаться от своей излюбленной идеи о том, что в родном языке заложена сила («энергейя»), которая самым существеным образом воздействует на человечское сознание во всех сферах духовной культуры - в том числе и в области науки.

Чтобы облегчить понимание вопроса о влиянии языка на науку, Л.Вайсгерберу необходимо было их сблизить, показать, что разница между ними не столь велика, как может показаться на первый взгляд неискушенному человеку. Но чем же в первую очередь отличается научная картина мира от языковой? Степенью универсальности/идиоэтничности.

Наука стремится к универсальности, поскольку имеет своею высшей целью объективную истину, а она должна быть полностью очищена от каких-либо субъективных (в том числе и национальных) примесей. Конкретный же язык, напротив, всегда обречен на идиоэтнизм, поскольку он не в состоянии осводиться от своих субъективно-национальных рамок. Чтобы сблизить науку и язык, стало быть, надо либо добавить универсальности в язык, либо уменьшить ее в науке. Первый путь был для Л.Вайсгербера непреемлем, поскольку он противоречил его идиоэническим убеждениям. Он выбрал второй, пытаясь развеять «предубеждение» о том, что наука свободна от идиоэтнизма и что в ней господствует универсальное. Он писал о научном познании: «Универсально оно в том смысле, что оно независимо от пространственных и временных случайностей и что его результаты в том смысле адекватны структуре человеческого духа, что все люди вынуждены признать определенный ход научного размышления… Такова цель, к которой наука стремится, но которая нигде не достигнута» (1;257). А что же мешает науке быть до конца универсальной? «Связь науки с предпосылками и сообществами, - отвечает Л.Вайсгербер, - не имеющими общечеловеческого масштаба». Эта-то связь и «влечет за собой соответствующие ограничения истинности» (там же).

Выходит, если бы люди были лишены своих этнических и индивидуальных особенностей, то они сумели бы добраться до истины, а поскольку они не имеют этой возможности, то полной универсальности они никогда не смогут достичь. Казалось бы, из этих размышлений Л.Вайсгербера должен был бы следовать вывод о том, что люди (и в особенности - ученые), по крайней мере, должны стремится к освобождению своего сознания от субъективизма, проистекающего из их индивидуальности. Они должны, в частности, стремится к освобождению от идиоэтнических уз своего родного языка. Такой вывод в решении вопроса о соотношении науки и языка и делал, как мы помним, Э.Кассирер. Но Л.Вайсгербер избрал другую логику.

С точки зрения Л.Вайсгербера, попытки людей (в том числе и ученых) освободиться от власти родного языка всегда обречены на провал. В этом состоял главный постулат его философии языка. Объективный (=безъязыковой, невербальный) путь познания он не признавал. Отсюда следовало и его решение вопроса о соотношении науки и языка: раз уж от влияния языка наука освободиться не в состоянии, то надо превратить язык в ее союзника.

Как же показывал Л.Вайсгербер пользу языка для науки? Еще в 1928 г. он написал статью Der Geruchsinn in unseren Sprachen «Обоняние в нашем языке», где он проанализировал два лексических поля немецкого языка - обоняния и вкуса. Оказалось, что последнее представлено в немецком лишь четырьмя основными наименованиями: bitter, salzig, sauer, süß (горький, соленый, кислый, сладкий), тогда как поле обоняния оказалось намного представительнее. Какие же выводы сделал из этого факта молодой Л.Вайсгербер? Он перенес их на почву науки, используя этот факт в качестве доказательства влияния языка на науку.

Тот факт, что в немецком языке представлено мало наименований для обозначения вкусовых ощущений, с точки зрения Л.Вайсгербера, отразился и на соответствующей области науки, изучающей эти виды этих ощущений: она оказалась в плачевном состоянии. Но, как ни странно, не лучше обстояло дело и с исследованием различных видов запаха, хотя поле обоняния в немецком языке намного репрезентативнее поля вкуса. Вот тут-то Л.Вайсгербер и рекомендовал науке прибегнуть к помощи языка. При этом, советовал ученый, чтобы дать по возможности полную классификацию запахов, необходимо обнаруживать обозначения запахов не только в литературном языке, но и за его пределами - в диалектах, в жаргонной речи торговцев вином, табаком, чаем и т.п., парфюмеров, дегустаторов и т.д.

Попробуем теперь осмыслить логику Л.Вайсгербера, на которую он опирался в данной статье, а он оставался верен этой логике и в дальнейшем. Анализ показывает, что в вопросе о соотношении научной и языковой картин мира Л.Вайсгербер был предшественником Б.Уорфа. Как и последний, немецкий ученый предлагал в конечном счете строить научную картину мира, исходя из языковой. Но между Л.Вайсгербером и Б.Уорфом здесь имеется и различие. Если американский ученый пытался поставить науку в полное подчинение от языка, то немецкий признавал это подчинение лишь частично - только там, где научная картина мира отстает от языковой.

В полемику с Л.Вайсгербером по поводу анализируемой статьи вступил П.Кречмер, который объяснял ситуацию с классификацией обонятельных и вкусовых ощущений в науке, исходя из природы самих этих ощущения, а не из их обозначений в языке, но Л.Вайсгербер был непоколебим. Иначе и не могло быть, поскольку его логика в этой статье, как и в его дальнейшем научном творчестве, всегда опиралась на понимание языка как промежуточного мира (Zwischenwelt) между человеком и внешним миром. Под человеком здесь надо иметь в виду и ученого, который, как и все прочие, по Л.Вайсгерберу, не в состоянии в своей исследовательской деятельсти освободиться от уз, налагаемых на него картиной мира, заключенной в его родном языке. Он обречен видеть мир сквозь призму родного языка. Он обречен исследовать предмет по тем направлениям, которые ему предсказывает его родной язык. Перекличка с Б.Уорфом здесь очевидная. Л.Вайсгербер писал: «Всякое научное мышление основывается на дифференциациях и способах мышления, данных в общеупотребительном языке» (1; 262), т.е. в языковой картине мира.

Допускал ли Л.Вайсгербер хотя бы относительную свободу человеческого сознания от языковой картины мира? Допускал, но в ее же рамках. Иначе говоря, от языковой картины мира, имеющейся в сознании, в принципе никто освободиться не может, но в рамках самой этой картины мы можем позволить себе некоторый «манерв», который и делает нас индивидуальностями. Л.Вайсгербер писал: «Каждый человек располагает известной возможностью для манерва в процессе усвоения и применения его родного языка и… он вполне способен сохранять своеобразие своей личности в этом отношении» (2;135). Но своеобразие личности, о котором здесь говорит Л.Вайсгербер, всегда ограничено национальной спецификой его языковой картины мира. Вот почему француз всегда будет видет мир из своего языкового окна, русский - из своего, китаец - из своего и т.д. Вот почему, как и Э.Сепир, Л.Вайсгербер мог сказать, что люди, говорящие на разных языках, живут в разных мирах, а вовсе не в одном и том же мире, на который навешаны лишь разные языковые ярлыки (4;261).

Среди ученых, как и среди политиков, есть вожди и есть исполнители. Л.Вайгербер был вождем. Он не столько решал проблемы, сколько указывал методолгические пути к их решению. А задачи он ставил настолько масштабные, что для их осуществления требуются усилия многих поколений исследователей. Так, одному человеку непосильно реконструировать картину мира даже и одного языка, мысль же о воссоздании всех языковых картин мира вообще отдает утопичностью. Но Л.Вайсгербер верил, что ее осуществление все-таки возможно, хотя и понимал, что это может произойти даже и при благоприятных условиях в очень отдаленном будущем. На это будущее он и работал.

Реконструкция той или иной языковой картины мира осуществляется на синхронической основе, поскольку она предполагает в идеале одновременный охват всей содержательной стороны описываемого языка. При этом надо помнить, что любой язык - многоуровневое образование. Он состоит, как известно, из целого ряда подсистем, каждая из которых заключает в себе свою картину мира. Но наибольшими «мировоззренческими» возможностями обладает лексическая система языка. Вот почему вайсгерберовская концепция языковой картины мира является подчеркнуто словоцентрической. Вот почему центральное место в ней занимает категория Worten der Welt (вербализации или ословливания мира). Вот почему его образ языковой картины мира выглядит по преимуществу как система лексических полей.

Приоритет лексической картины мира по отношению к морфологической, синтаксической и т.п. объясняется тем, что количество лексических единиц в языке неизмеримо больше, чем других. Отсюда ее огромные преимущества по сравнению с иными видами языковой картины мира. В отличие, например, от морфологической картины мира, которая изображает мир весьма абстрактно даже и в языках с развитой системой флексий, лексическая система языка позволяет смоделировать мир в достаточно красочной форме. Именно в ней легче, чем в других, обнаружить «мировоззренческую» природу языковой картины мира.

Л.Вайсгербер прибегал ко многим лексическим примерам, чтобы показать мировоззренческую зависимость человека от его родного языка. Рассмотрим здесь только два из них.

Как, например, спрашивал Л.Вайсгербер, в нашем сознании формируется мир звезд? Объективно, с его точки зрения, никаких созвездий не существует, поскольку то, что мы называем созвездиями, на самом деле выглядят как скопления звезд лишь с нашей, земной, точки зрения. В реальности же звезды, которые мы произвольно объединяем в одно «созвездие», могут быть расположены друг от друга на огромных расстояниях. Тем не менее звездный мир в нашем сознании выглядит как система созвездий. Но где же язык? Где его мировоззренчески-творящая сила? Она в тех наименованиях, которые имеются в нашем родном языке для соответственных созвездий. Именно они-то и заставляют нас с детства творить в нашем сознании свой мир звезд, поскольку, усваивая эти наименования от взрослых, мы вынуждены перенимать и представления, связанные с ними. Но, поскольку в разных языках имеется неодинаковое число звездных наименований, то, стало быть, у их носителей будут разные звездные миры. Так, в греческом Л.Вайсгербер нашел лишь 48 наименований звезд, а в китайском - 283 (1;244). Вот почему у грека - свой звездный мир, а у китайца свой.

Другой пример. Если мы обратимся к немецкому языку, то найдем в нем, например, слова Kraut (полезная трава) и Unkraut (сорняк). О чем же сказали эти слова Л.Вайсгерберу? Они подтвердили лишний раз «творящую» силу немецкого языка по отношению к формированию в сознании его носителей соответственных представлений о травах. С объективной точки зрения, снова рассуждал ученый, в природе не существует полезных и вредных трав. Язык же зафиксировал здесь точку зрения немецкого народа на них. Каждый немецкий ребенок потому должен принять эту антропоцентрическую точку зрения на травы, что она навязывается ему его родным языком, когда он его усваивал от старших.

Подобным образом дело обстоит, по Л.Вайсгерберу, и со всеми другими классификациями, которые имеются в картине мира того или иного языка. Именно они в конечном счете и задают человеку ту картину мира, которая заключена в его родном языке. Эта картина мира может существенно отличаться от научной. Вот почему по поводу несовпадения, например, языковой картины мира в области классификации растений и соответственной ботанической классификации Л.Вайсгербер писал: языковая картина мира здесь «совершенно не совпадает с ботанической, и многие из необходимейших языковых средств вообще нельзя обосновать или оправдать ботанически» (1;244).

Возникает вопрос: почему же автор этих строк стремился к сближению языковой картины мира с научной? Почему он, в частности, советовал ученым искать классификацию запахов не в сфере их восприятия как такового, а в лексическом поле обоняния, имеющемся в немецком языке? Это нелогично, если, как он сам утверждал в статье о травах, языковая картина мира и научная могут очень сильно отличаться друг от друга. Очевидно, свою задачу он видел не в том, чтобы своим трудом способствовать преодолению в сознании людей их языковых картин мира и их вытеснению научной картиной мира. Напротив, всю свою жизнь он стремился показать непреодолимую силу языковой картины мира на сознание ее носителей.

Признавая высокий авторитет Лео Вайсгербера как автора весьма глубокой и тонко разработанной концепции языковой картины мира, мы не можем, однако, принять идею ее автора о том, что власть родного языка над человеком абсолютно непреодолима. Не отрицая влияния языковой картины мира на наше мышление, мы должны, вместе с тем, указать на приоритет неязыкового (невербального) пути познания перед языковым, при котором не язык, а сам объект задает нашей мысли то или иное направление. Не языковая картина мира в конечном счете определяет наше мировоззрение, а сам мир, с одной стороны, и независимая от языка концептуальная точка зрения на него, с другой стороны.

ЛИТЕРАТУРА

1. Радченко О.А.Язык как миросозидание.Лингвофилософская концепция неогумбольдтианства. Т.1.- М., 1997.

2. Вайсгербер Л. Родной язык и формирование духа. - М., 1993.

3. Уорф Б. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып.1. - М., 1960.

4. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. - М., 1993.

© Valery Vron 2002