 | ||
|
Fais ce que doit, advienne que pourra | ||
|
Карьера | English | Разное | Интересы | Публикации | ||
 |
У истоков Моррисовской парадигмы в американской лингвистике На формирование моррисовско-когнитивистской парадигмы (МКП) в американской лингвистике последней трети ХХ века оказали воздействие два информационных потока - экстралингвистический и интралингвистический. Ведущая роль в первом из них принадлежала семиотической теории Чарлза Морриса и когитологии, ведущая роль в другом - трансформационно-генеративной грамматике Ноэма Чомски. Если первый из них выступал в качестве теоретического источника для МКП, то другой все больше и больше воспринимался критически. Чомскианство в последней трети ХХ века еще не было изжито полностью, но его роль на МКП все больше и больше сводилась к противоборству с ним. На формирование семиотической теории Ч.Морриса главное влияние оказал семиотический прагматизм Чарлза Сандерса Пирса (1839-1914). Ч.Пирс - основатель американского прагматизма. Прагматизм считают чуть ли не единственной национальной философией США, хотя на его основателя оказал влияние основоположник английского позитивизма Джон Стюарт Милль (1806-1873), который еще в работе «Утилитаризм», вышедшей в 1861 году, высказывал идеи, близкие прагматистам. В переводе с греческого слово πραγμα значит «действие, поступок, дело, практика», а у прагматистов оно получило еще и значение «польза, выгода». В философскую науку оно вошло, как полагают, благодаря Иммануилу Канту (1724-1804), который еще в своей «Критике чистого разума» (1781) употребил выражение «прагматическая вера». На формирование прагматистской доктрины Ч.Пирса оказал влияние не только Дж.Милль, но также и другие европейские мыслители - Джордж Беркли (1685-1753), Джон Локк (1632-1704), Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831), Чарлз Дарвин (1809-1882) и др. От Дж.Беркли он унаследовал солипсическую тенденцию своей философии, от Дж.Локка - интерес к изучению знаков, от Г.Гегеля он пытался заимствовать положение о практике как критерии истины, а эволюционные идеи Ч.Дарвина приобрели у него интерпретацию мышления как особого вида приспособительной деятельности организма и вылились в вульгарную биологизацию человека, т.е. в чрезмерное сближение человека с животным. Но у Ч.Пирса был и американский предшественник - Чонси Райт, который, правда, получил известность не столько как оригинальный мыслитель, сколько как страстный пропагандист утилитаристских идей Дж.Милля. Однако главным источником прагматизма Ч.Пирса стала сама Америка - обыденное сознание ее жителей и их образ жизни. «Но мировоззрение Пирса испытало воздействие и обыденного сознания буржуазно-предпринимательской Америки, - писал Ю.К.Мельвиль, - в его мышление проник дух «здравого смысла», практицизма и утилитаризма, характерный для «американского образа жизни». Так идеи немецкого идеализма преломились через призму позитивистского эмпиризма, который, в свою очередь, получил резко утилитаристскую окраску» (1;303). Если Ч.Пирс - вслед за Г.Гегелем - еще пытался истолковывать понятие практики, не только с позиций здравого смысла, присущего американскому обывателю, но и с собственно философской (гносеологической) точки зрения, то у двух знаменитых его последователей - Уильяма Джемса (1842-1910) и Джона Дьюи (1859-1952) - это понятие подверглось полной этикализции и стало синонимом выгоды. У.Джемс и Дж.Дьюи стали певцами американской предприимчивости. Лучше, чем кто-либо, они изложили в своих работах позицию человека, который в любой ситуации ищет для себя максимальную выгоду, которая особенно тогда ощутительна, когда измеряется в денежных купюрах. Они видели главный смысл своих сочинений не в том, чтобы решать проблемы философов, как говорил Дж.Дьюи, а в том, чтобы помочь обычным людям, как говорил У.Джемс, чувствовать себя во Вселенной как дома, а стало быть, как можно лучше устроиться в этом мире, а заодно и в другом, если он имеется. Они были при этом еще и верующими. Впрочем, и на бога они смотрели с прагматической точки зрения: если вера в него помогает человеку хорошо устроиться в этом мире, то не следует пренебрегать и ею. Сущность прагматизма была выражена Дж.Дьюи в таких словах: «Функция интеллекта состоит не в том, чтобы копировать объекты окружающего мира (т.е. познавать их истинную сущность - В.Д.), а скорее в том, чтобы устанавливать путь, каким могут быть созданы в будущем наиболее эффективные и выгодные отношения с этими объектами» (2;24). Люди, не забывшие марксизм, могут обнаружить в только что приведенных словах Дж.Дьюи перекличку с известным афоризмом Карла Маркса (1818-1883) о том, что предшествующие «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» (3;3). Да, Ч.Пирс, как и К.Маркс, критически относился к философам, которые направляли свои усилия на поиск истин, оторванных от жизненной практики, от практических нужд обычных людей, но между американским ученым и европейским имеется и существенная разница: последний призывал к улучшению жизненной практики у всего человеческого общества, а первый пропагандировал лишь успешное приспособление к условиям американского образа жизни, в которым он видел чуть ли не верх совершенства и которое должно, с его точки зрения, привести к улучшению жизни не всего американского общества и тем более не всего человечества, а лишь к улучшению жизни отдельного человека, сумевшего на пути обогащения обойти других. Как и марксисты, прагматисты призывают к активному, преобразующему отношению к миру, но разница между ними лишь в том, что первые исходят из коллективистского (альтруистического) типа активного отношения к действительности, а другие - из индивидуалистического (эгоистического). Чтобы найти американский путь в философии, Ч.Пирсу надо было покончить с «романтизмом» европейских мыслителей, витающих в облаках чистой мысли и видящих смысл своих философских размышлений в поисках наиболее оптимальных путей к абстрактной истине, а не к личной выгоде отдельного человека, Ч.Пирс начал с критики рационализма Рене Декарта (1596-1650). Основателя прагматизма, в частности, не устраивал в гносеологии великого французского мыслителя принцип сомнения. Но эта критика не отличалась особой глубиной. В гносеологии Р.Декарта этому принципу придается тотальное значение - в том смысле, что познающий тот или иной предмет должен начать с полного (тотального) сомнения в справедливости суждений о нем со стороны всех других людей. Это необходимо, по мнению Р.Декарта, для того, чтобы обнаружить истину в самой природе познаваемого предмета, а не в чужих суждениях о нем. Ч.Пирс опротестовал тотальность картезианского принципа сомнения. Он признал лишь его частичное значение для познающего. Но на этом не кончается разница между Р.Декартом и Ч.Пирсом в гносеологии. Если первый стремился выработать пути к познанию объективной истины о предмете, то другого объективная истина вообще не интересовала. Его интересовала лишь субъективная истина. Как это понимать? Процесс познания для Ч.Пирса представлялся лишь в виде “потока сознания”, т.е. замкнутого в себе информационного пространства, которое содержит внутри себя знания о том или ином предмете, но сами эти знания приращиваются не за счет обнаружения определенным субъектом познания каких-то ранее не познанных объективных свойств у этого предмета, а за счет обнаружения им ранее ему неизвестных суждений об этом предмете со стороны других людей. Знание, по Ч.Пирсу, рождается только из знания же, но не из познаваемого предмета. По этой логике выходит, что современные люди, взятые во всей их численности, уже знают об определенном предмете все. На долю же отдельного человека остается лишь окунуться в необозримый мир человеческих знаний об этом предмете и выбрать среди них те, которые являются, с его точки зрения, наиболее точными. Казалось бы, именно здесь и следовало бы вспомнить об объетивности истины, поскольку без исследования самого предмета невозможно определить, какое знание отражает предмет более адекватно, а какое - менее адекватно. Но для Ч.Пирса этот вопрос не стоял. На объективный источник познания он закрывал глаза. Он замыкал знание в субъективные рамки индивидуальных сознаний, намеренно отгораживая их от объективного мира, игнорируя тот факт, что наши суждения о том или ином предмете черпаются не только из чужих голов, но и из объективной действительности. Поскольку Ч.Пирс стремился вслед за Дж.Беркли замкнуть знание в тесные рамки человеческой субъективности, пытаясь оградить его от внешнего мира, познающий субъект, по Ч.Пирсу, оказывается в положении, когда он должен выбирать среди множества мнений об этом предмете только те, что кажутся ему более истинными, чем другие. Отказ от принципа объективности истины привел американского философа к теории сомнения-веры. В соответствии с этой теорией человек сначала отбрасывает те мнения о предмете, в истинности которых он сомневается без особых размышлений, а оставляет же те из них, в истинность которых он верит. Вере в истинность того или иного мнения могут способствовать или его общепринятость, или его принадлежность человеку, пользующемуся большим авторитетом (“Метод авторитета всегда будет управлять массой человечества”(1;312)), или его признание в науке и т.д. Но в любом случае речь идет не об объективной проверке наших знаний, а лишь об их выборе из уже имеющихся о предмете познания определенных мнений. Ч.Пирс писал: “Мы можем вообразить, что… мы стремимся не просто к мнению, а к истинному мнению. Но подвергните эту фантазию испытанию, и она окажется беспочвенной… Самое большее, что можно утверждать, - это то, что мы ищем такое верование, о котором мы думали бы, что оно истинно” (1;310). Не употребляя терминов, производных от слова “когнитивный”, Чарлз Пирс обособил в своей гносеологии именно ту область, которая и стала в 70-х гг. ХХ столетия предметом когитологии. Он выделил в ней область знаний, отгородив ее, как мы только что видели, от ее объективного источника - внешнего мира. Эта область и стала предметом его исследовательского внимания. Именно в ней он и обнаружил знаки, ставшие предметом особой науки - семиотики. Его считают основателем не только прагматизма, но и семиотики как самостоятельной науки. В объяснении природы знака вновь возникает вопрос об объективной действительности, поскольку знак есть некий предмет, который отсылает нас к другому предмету, существующему объективно. Скажем, слово «снег» отсылает нас к объективно существующему снегу. Как же выходит из данной ситуации Чарлз Пирс? Если уж полностью от объективной действительности отделаться невозможно, то, по крайней мере, ее можно субъективизировать. Каким же образом? Область знаний для Ч.Пирса есть сфера, сплошь заполненная знаками. В нее входят не только рациональные идеи, но также и чувственные представления и ощущения. Эти идеи, представления и ощущения могут обозначаться, например, с помощью языковых знаков, но и сами они - тоже знаки. Вот тут-то мы и обнаруживаем у Ч.Пирса термин «интерпретация», который появится в дальнейшем и у Ч.Морриса. У первого он означает следующее: знаки-идеи или знаки-представления интерпретируются человеком знаками-словами или какими-либо иными знаками, входящими в определенные неязыковые системы знаков. Процесс познания в таком случае выглядит не как обнаружение тех или иных свойств у объективно существующих предметов, а как процесс перевода одних знаков в другие. Наши знания, иначе говоря, являются, по Ч.Пирсу, результатом интерпретации одних знаков с помощью других знаков. Свою задачу по субъективации отсылочной функции знака, таким образом, Ч.Пирс выполнил с помощью понятия «интерпретация»: знаки-идеи, например, отсылают к знакам-словам, а знаки-слова отсылают к знакам-идеям. Представление о снеге, скажем, отсылает нас к слову «снег», а слово «снег» отсылает нас к представлению о снеге. Вот в этом замкнутом «знаковом» пространстве мы и крутимся, как белка в колесе, так и не выбравшись из этого колеса во внешний мир - к снегу как таковому. Но Ч.Пирс не был бы основателем прагматизма, если бы его философия в целом и семиотика в частности вообще не имела бы прорыва к объективной реальности. Этот прорыв позволяет осуществить введенное им понятие значение знака. Под значением знака он имел в виду вовсе не отражение в сознании человека определенного предмета, который обозначается данным знаком, а «практические следствия», вытекающие из интерпретации этого знака. Так, из знака «снег» вытекает осознание человеком соответственных прагматических следствий из него, заключающихся в установлении с ним наиболее эффективных и выгодных отношений в конкретной жизненной ситуации. В этом и будет состоять его прагматическая интерпретация. У.Джемс и Дж.Дьюи поймут эти прагматические следствия недвусмысленным образом: без особых философствований они станут интерпретировать их как установление таких отношений с миром, которые приносят человеку наибольшую личную выгоду. Леонард Блумфильд (1887-1949) доведет прагматизацию значения до предела, т.е. вынесет его за пределы человеческого сознания в план практической деятельности людей, участвующих в акте коммуникации. В своей книге «Язык» (1934) он напишет: «Значение складывается из тех немаловажных явлений, с которыми связано речевое высказывание, то есть из практических событий» (4;41). Поясняя прагматическую интерпретацию значения слова, он писал здесь же: «Произнося слово «яблоко» или услышав его, человек не утолит голода. Слово, как и вообще любая речь, - это лишь способ призвать на помощь других людей». Значение слова «яблоко», по Л.Блумфильду, вовсе не есть наше представление о яблоке, а то практическое событие, которое может последовать после его произнесения в конкретном речевом акте. При этом важно помнить, чтобы не терять прагматитскую перспективу блумфильдовского дескритивизма, что речь идет о поступке, выгодном для одного из участников коммуникации. Так, Джилл может произнести это слово в саду, где она гуляла с Джеком. Последний сорвет ей это яблоко, чтобы она утолила голод. Значение слова «яблоко», утверждал Л.Блумфильд, есть не что иное, как поступок Джека, позволивший Джилл получить яблоко. Прагматизация значения языковых единиц, как хорошо видно из только что приведенного примера из главного труда Л.Блумфильда, есть выхолащивание из них их ментального (психического) содержания. Антиментализм, как известно, станет существенной чертой блумфильдианства, а в дальнейшем он коснется и чомскианства. На его преодоление и будет направлена семантика в пределах моррисовско-когнитивистской парадигмы в американской лингвистике последней трети ХХ века. Приблизительно тридцать лет понадобилось американцам для того, чтобы вспомнить о том, что еще в 1938 г. Чарлз Моррис исходил в своей книге «Основания теории знаков» из такого представления о дисциплинарной структуре семиотики, которое наряду с синтактикой и прагматикой включает в себя также и семантику. Однако не следует обольщаться на счет «ментализма» автора этой триады. Несмотря на то, что в свою дисциплинарную триаду он включил семантику, термина «значение» он стремился избегать. Его, как и Л.Блумфильда, тоже коснулся бихевиористский антиментализм. В своей последней книге «Значение и означивание», вышедшей незадолго до смерти, он несколько смягчил свою позицию по отношению к термину «значение», даже включив его в название этой книги, то в «Основаниях теории знаков», а она стала главным его трудом, он категорически заявил об этом термине: «…в нем вообще нет нужды, и его не следует вводить в язык семиотики» (5;74). Ч.Моррис возлагал на семиотику большие надежды. Он видел в ней не только одну из наук, предметом которой являются знаковые системы, но и «орудие для объединения всех наук» (5;39). С помощью семиотики он мечтал избавить науку от вавилонского столпотворения, царящего в ней. Надежды Ч.Морриса на объединительную (синтетическую, упорядочивающую, систематизирующую) роль семиотики по отношению ко всем другим наукам не оправдались, да они и не могли оправдаться, поскольку такую роль может выполнить лишь философия, а не семиотика. «…философия, - указывал Герберт Спенсер (1820-1903) в своих «Основных началах» (1862), - вполне объединенное знание» (6;609). В синтезировании и систематизации данных, полученных частными науками, он совершенно справедливо видел главное назначение философии. «…объединенное знание возможно, - писал он там же, - и цель философии - достижение его». Вслед за великим эволюционистом мы можем сказать, что объективной основой для классификации наук может быть только строение мира, выделение в нем его фундаментальных частей - физиосферы, биосферы, психики и культуры, каждая из которых составляет предмет четырех частных наук - физики, биологии, психологии и культурологии. Между этими науками имеются и междисциплинарные научные области. Например, кибернетика занимает промежуточное положение между физикой и культурологией, медицина - между биологией и культурологией и т.д. Семиотика - тоже междисциплинарная наука. Она занимает междисциплинарное положение между биологией, психологией и культурологией. Ее междисциплинарная широта (что не снимает ее частнонаучной специфики) и давала Ч.Моррису надежду на ее объединительную роль по отношению к другим наукам. Но эта роль не из ее репертуара. Она имеет дело со знаками, которые лишь отсылают к объективной действительности, тогда как упорядочиванием представлений об этой действительности занимается подлинная наука наук - философия. Вслед за упорядочиванием этих представлений она и классифицирует частные науки, возвышаясь над ними как наука общая, синтетическая, интегративная - наука наук. Но не только междисциплинарная широта позволяла Ч.Моррису возлагать на семиотику надежды, связанные с объединением наук. Другое основание для подобных надежд вытекало из его понимания знака. Оно было чрезмерно широким. Под знаком он понимал любой предмет, который информирует его получателя о каком-либо другом предмете. Весь мир в таком случае превращается в глобальную знаковую систему, поскольку в нем все взаимосвязано, а стало быть, любой предмет может информировать нас о предметах, с которыми он неизбежно связан. Статус знака у Ч.Морриса приобретают не только подлинные знаки («слова, письмо, живопись, музыка» и т.п. (5;47), но и природные явления. Так, он писал: «Гром становится знаком молнии, а молния - знаком опасности именно потому, что гром, молния и опасность действительно связаны друг с другом специфическим образом» (5;47). Моррисовское понимание знака, очевидно, не может быть
принято, если приписывать ему не только свойства заместительности
(субститутивности) и произвольности (условности), как это делает Ч.Моррис,
но также и свойство коммуникативности, имея в виду тот факт, что подлинный
знак создается живыми организмами с целью его использования в общении.
Очевидно, ни гром, ни молния, ни какой-либо другой продукт природы не
«создавался» с подобной целью. Как о знаках о них можно говорить лишь в
метафорическом смысле. В противном случае предметом семиотики становится
весь мир. Это означало бы замену философии семиотикой. Ч.Моррис не
отважился на такую замену, но он приветствовал устремления тех, кто это
пытался сделать. Философские амбиции Ч.Морриса, связанные с объединительной функцией семиотики по отношению к другим наукам, быстро развеиваются, как только он приступает к изложению своих дисциплинарных представлений о семиотике. Эти представления отражают различные аспекты семиозиса. Вот как он определял это центральное понятие семиотики: «Процесс, в котором нечто функционирует как знак, можно назвать семиозисом» (5;39). В содержание семиозиса входят интерпретаторы (например, собака и бурундук), знаковое средство или знаконоситель (звук, исходящий от бурундука), десигнат (бурундук) и интерпретанта (реакция собаки на звуки, исходящие от бурундука со стороны собаки, за которой следуют соответственные действия). Семиозис - единый процесс, предполагающий знаковую деятельность его участников. Следовательно, он, во-первых, по-разному протекает у отправителя знаков и их получателя, а во-вторых, он протекает во времени. Этот единый процесс, тем не менее, Ч.Моррис разрывает на три фрагмента («измерения»), делая каждый из них предметом особой семитической дисциплины - синтактики, семантики и прагматики. В основе дисциплинарной структуры его семантики, таким образом, лежит заведомо ошибочный принцип, предполагающий раздробление единого процесса семиозиса. В этом состоит первый - дисциплинарный - порок моррисовской семиотики. Уместно в связи с этим вспомнить о Вилеме Матезиусе (1882-1945), который критиковал грамматическую теорию Отто Есперсена (1860-1943) за отсутствие в ней системы, построение которой, по мнению гениального чешского лингвиста, возможно только на деятельностной основе, учитывающей единство и периодизацию грамматической деятельности говорящего, направленной на построение нового слова или предложения (7). Дисциплинарная структура семиотики у Ч.Морриса, как и грамматика О.Есперсена, оказалась асистемной, поскольку синтактика, семантика и прагматика вовсе не отражают последовательные этапы знаковой деятельности отправителя знакового сообщения или его получателя, а лишь выхватывают в ней ее отдельные «бинарные отношения», не проводя принципиальной границы между деятельностью отправителя знакового сообщения и его получателя. Как тот, так и другой для него - «интерпретатор». Отсюда вытекает и второй - методологический - порок моррисовской семиотики, заключающийся в абстрагировании от разницы между семасиологическим и ономасиологическим аспектами семиотики. Первый из них отражает деятельность получателя знакового сообщений, а другой - деятельность его отправителя. Ч.Моррис писал: «Отталкиваясь от трех соотносительных членов троичного отношения семиозиса (знаковое средство, десигнат, интерпретатор), можно абстрагировать (из единой деятельности получателя знаков и единой деятельности их отправителя - В.Д.) и рассмотреть ряд бинарных отношений. Можно, например, изучать отношения знаков к их объектам (со стороны их получателя и отправителя одновременно - В.Д.). Это отношение мы назовем семантическим измерением семиозиса…; изучение этого измерения назовем семантикой. Предметом исследования, далее, может стать отношение знаков к интерпретаторам (к тому и к другому одновременно - В.Д.). Это отношение мы назовем прагматическим измерением семиозиса…, а изучение этого измерения - прагматикой» (5;42). А в следующем абзаце он указывает на третье - синтаксическое - измерение семиозиса, которое заключается в «формальном отношении знаков друг к другу». Оно изучается синтактикой. Итак, абстрагируясь от положения о том, что каждая семиотическая дисциплина должна отражать определенный период в знаковой деятельности, с одной стороны, получателя знаков, а с другой, их отправителя, синтактику Чарлз Моррис объявил наукой об отношениях знаков друг к другу, семантику - об отношении знаков к их объектам и прагматику - об отношении знаков к их интерпретаторам. СИНТАКТИКА Моррисовская парадигма в американской лингвистике стала приходить на смену чомскианской на рубеже 60-70 годов. Но ее все большее и большее доминирование в лингвистической науке оказалось урезанным: она открыла шлюзы для развития лишь двух ее разделов - семантики и прагматики, тогда как синтактика оказалась на задворках. Широкую известность в дальнейшем получили семантические и прагматические исследования Ч.Филлмора, У.Чейфа, Дж.Катца, Д.Болинджера, Дж.Лакоффа, Дж.Серля и мн. др. Возникает вопрос: почему так случилось, что моррисовская парадигма воцарилась в американской лингвистике, а во многом и в европейской (Дж.Остин, А.Вежбицка, Т. ван Дейк и мн. др.) главным образом в двух направлениях, заданных ее основателем, - семантическом и прагматическом, тогда как синтактика не приобрела подобной перспективы? Неудачная судьба синтактики была предрешена ее основателем - Ч.Моррисом. Предмет этой науки он определил явно неудовлетворительно. В самом деле, что значит изучать «отношение знаков друг к другу»? Где мы должны его находить - в языке или в речи? А можно ли вообще изучать знаки, взятые сами по себе, как утверждал Ч.Моррис, «независимо от их отношений к объектам или интерпретаторам»(5;48)? Без подобного отношения они превращаются в определенные физические или психофизические сущности, но перестают быть знаками, как нерасшифрованные иероглифы. Этим и объясняется тот факт, что моррисовская синтактика в конечном счете оказалась поглощенной другим его детищем - семантикой. Так, в своей синтактике он делил знаки на индексальные (они обозначают единичные предметы), характеризующие (они обозначают классы предметов) и универсальные (они охватывают все, например, “нечто”) (5;51). Эта классификация является семантической, поскольку она выполнена на отношении знаков к из объектам, Подобным образом обстоит дело не только с лексическими, но и синтаксическими примерами Ч.Морриса, которыми он демонстрировал задачи синтактики. Обращаясь, например, к анализу иерархических отношений между членами предложения “Эта белая лошадь бежит медленно”, он, используя нетрадиционную терминологию (знак-доминанта и спецификатор), он описывал иерархию между членами предложения, исходя из иерархии объектов, обозначаемых этим предложением. Выходит, и здесь семантика поглотила синтактику. На место моррисовской синтактики в последней трети ХХ века в американской лингвистике из философии и психологии пришла когнитивистика. В результате в ней образовался гибрид - моррисовско-когнитивистская парадигма. Это еще больше увеличило дисциплинарно-методологический хаос в лингвистической науке как в США, так и среди лингвистов, проживающих в других странах, но подпавших под обаяние американской науки. СЕМАНТИКА Еще Вильгельм фон Гумбольдт (1767-1835) исходил в своих работах из двойного представления о дисциплинарной структуре внутренней лингвистики - горизонтального и вертикального. Первое из них предполагает ее деление на фонетику и семантику, а второе - на фонетику, словообразование, морфологию, синтаксис и т.п. науки. Горизонтальное членение науки о языке у В.Гумбольдта оказалось следствием из его учения о характере языка, которое он подразделял на учение о внешней (звуковой) форме языка и учение о внутренней (смысловой) форме языка. Но данное дисциплинарное членение языкознания вполне гармонично уживалось у немецкого гения с вертикальным подходом к делению внутренней лингвистики. Этого нельзя сказать о Ч.Моррисе. Несмотря на то, что он был семиотиком, главным объектом его внимания, как и у лингвиста, был язык. Но его семантика не предполагает выделение в ней таких лингвистических наук, как лексикология, морфология и т.п дисциплин, которые являются традиционными. Подобная несогласованность между горизонтальным и вертикальным подходами к установлению дисциплинарной структуры языкознания была унаследована в дальнейшем и всеми теми, кто оказался в зоне влияния моррисовской парадигмы. Мы можем сказать, что у истоков дисциплинарного хаоса, характерного для современной американской лингвистики, был Ч.Моррис. ПРАГМАТИКА Прагматическая струя, унаследованная Ч.Моррисом от Ч.Пирса и других прагматистов, вошла в интерпретанту. Десигнат, с точки зрения прагматиста, не просто отпечатывается в сознании одного из участников семиозиса, но определенным образом «интерпретируется». Вот почему и сами они становятся «интерпретаторами». А каким же образом они его интерпретируют? Прагматическим, т.е. ища, как говорил Дж.Дьюи, «наиболее эффективные и выгодные отношения с объектами» (десигнатами). Выходит, прагматики - не только американцы и не только люди вообще, но и животные, поскольку на десигнат они тоже смотрят с прагматической точки зрения. Иначе говоря, прагматик - любой участник семиозиса, а стало быть, любой участник семиозиса на любое знаковое средство, с точки зрения Ч.Морриса, реагирует исключительно прагматически, т.е. не просто принимая ту или иную информацию к сведению (скажем, сообщение о том, что на улице идет снег), а обязательно интерпретируя ее прагматически (реагируя на снег с точки зрения извлечения из данного факта наибольшей выгоды). Словом, все живые организмы обречены реагировать на любые знаки с исключительно прагматической точки зрения. Как же трудно живется живым организмам на белом свете! Все время они должны держать ухо наостре! Более того, они должны соответственным образом и действовать! Все время они должны интерпретировать информацию, доходящую до них, таким образом, чтобы извлекать из нее максимум практической выгоды! А если этой информации еще и сверх меры?… Вот как в семиотику Ч.Морриса проник дух буржузной предприимчивости! На этот дух он обрек любого участника семиозиса - в том числе и животных. Как нелегка жизнь предпринимателя, так нелегка и жизнь любого “интерпретатора”! Некоторая ирония, которую я позволил здесь в адрес моррисовской интерпретанты, вполне уместна, поскольку интерпретанта - обязательный компонент семиозиса, а через нее, как мы только что видели, в любую коммуникативную ситуацию проникает прагматизм. Чтобы не быть заподозренным в отходе от прагматизма, Ч.Моррис писал: “Если извлечь из прагматизма (т.е. из учений Ч.Пирса, У.Джемса и Дж.Дьию - В.Д.) то, что представляет особый интерес для прагматики, то результат можно сформулировать примерно так: Интерпретатор знака - организм; Интерпретанта - это навык организма реагировать под влиянием знакового средства на отсутствующие объекты, существенные для непосредственной проблемной ситуации, как если бы они были налицо. Благодаря семиозису организм учитывает существенные свойства отсутствующих объектов… и в этом заключается общее значение идей как инструмента” (5;64). В освоении прагматизма (инструментализма) американцы зашли так далеко, что даже идею демократии превратили в средство установления “нового мирового порядка”. А.С.Панарин писал: “Преступление США перед современной демократией состоит в том, что они превратили ее в средство для достижения своекорыстных великодержавных целей и тем самым скомпрометировали” (8;97). Итак, Чарлз Моррис может по праву расцениваться как основатель современного этапа в развитии семиотики. В отличие от Чарлза Пирса, который излагал свои мысли весьма туманным языком, перенасыщенным труднопроизносимыми терминами (такими, например, как “сумисигнум, дицисигнум, свадисигнум” и т.п. (9), Ч.Моррис, заимствовав основные термины у Ч.Пирса (“интерпретатор, интерпретанта” и др.), но придав им четкий смысл, сумел создать весьма ясную теорию знаков. Этим объясняется ее чрезвычайный успех в науке. Эта теория, вместе с тем, помимо желания ее автора, привнесла в современную лингвистику стихию дисциплинарно-методологического хаоса. Опираясь на семиотический прагматизм Ч.Пирса, Ч.Моррис создал трехчленное представление о структуре семиотики, которое в дальнейшем вошло и в американскую лингвистику. Оно предполагает включение в семиотику науки об отношении знаков друг к другу - синтактику, об отношении знаков к их объектам - семантику и об отношении знаков к их интерпретаторам - прагматику. В этом представлении заложено, с моей точки зрения, два порока - дисциплинарный и методологический. Первый из них связан с тем, что синтактика, семантика и прагматика не отражают определенных периодов в знаковой деятельности человека, а второй - с тем, что эти науки сливают воедино два разных вида знаковой деятельности - получателя знаков (слушающего) и их отправителя (говорящего), что привело Ч.Морриса и его последователей к игнорированию двух фундаментальных для европейского языкознания аспектов семиотических и лингвистических исследований - семасиологического и ономасиологического. Этими пороками страдает и современная американская лингвистика, господствующее положение в которой приобрела моррисовско-когнитивистская дисциплинарная парадигма. МКП за последнее время вышла далеко за пределы Родины ее авторов, все больше и больше распространяя свое влияние в Старом Свете, а между тем для самой этой Родины остается весьма характерным ее разрыв с культурными традициями других стран. А.С.Панарин писал: «Метафизика разрыва с культурным прошлым является необходимой составляющей американского «этногенеза»; новая нация не получилась бы, если бы образующие ее группы не были готовы порвать со своим прошлым. Поэтому развенчание культурного наследия и самой культурной памяти как таковой стало обязательным идейным кредо американского "нового общества". Богатейшие культурные традиции оставленных эмигрантами стран по необходимости третируются как пережитки, от которых настоящему американцу требуется поскорее избавиться» (8;102). ЛИТЕРАТУРА 1. Буржуазная философия кануна и начала империализма / Под ред. А.С.Богомолова, Ю.К.Мельвиля, И.С.Нарского.-М., 1977. 2. Современная буржуазная философия / Под ред. А.С.Богомолова, Ю.К.Мельвиля, И.С.Нарского.- М., 1978. 3. Маркс К., Энгельс Ф. Избранные произведения. Т.1.- М., 1980. 4. Блумфильд Л. Язык. - М., 1968. 5. Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика / Под ред. Ю.С.Степанова.- М., 1983.- С.37-98. 6. Антология мировой философии. Т.3.- М., 1971. 7. Матезиус В. О системном грамматическом анализе // Пражский лингвистический кружок / Под ред. Н.А.Кондрашова. - М., 1967.-С.226-238. 8. Панарин А.С. Искушение глобализмом. - М., 2002. 9. Пирс Ч.С. Из работы “Элементы логики. Grammatika speculativa” // Семиотика / Под ред Ю.С.Степанова.- М., 1983.- С.151-210. | |
| Учеба: | ||
| Галереи: | ||
|
| ||
|
© Valery Vron 2002 | ||
